Плато - [16]

"А дальше что?"

"Узнайте, как он себя чувствует, что собирается делать, не скучает ли по семье, не намерен ли просить о возвращении."

"Он мне давно не приятель".

"Мои коллеги иного мнения, - засмеялся собеседник, - помогите уж им. Как патриот, а?"

"Не люблю я таких слов, - заволновался Хозяин, поглядывая на свой "Ролекс" (в отличии от часов собеседника, не фальшивый, а настоящий). Я - бизнесмен. Я с вами сотрудничаю, чтобы зарабатывать себе на жизнь."

"Если бы все было так просто. Но у моих коллег крайне ограниченный бюджет. Знаете, как супруги в браке ожидают друг от друга постоянных признаний в любви, так и наш с вами союз нуждается в небольших символических жестах. Право, Хозяин, грешно сводить все к накладным и наличным..."

Немудрено, дорогой читатель, что после этой встречи Хозяин всю дорогу в Аркадию находился в таком упадке духа.

И неудивительно, что не отпускала его мысль бросить все.

Мысль почетная, мысль, выдающая принадлежность к думающей и дерзающей части человеческого рода, и посещающая автора этих строк с той же регулярностью, что и мысль разобрать свой архив. Увы, вероятность осуществления обеих исчезающе мала. Продать дело некому, оставить беспризорным - жалко и небезопасно. Архив основательно запущен. Желтеющие письма перемешаны со старыми черновиками, кое-кто из героев моих фотографий уже умер, иные забыли меня, третьи отошли в такую даль, что черты их лиц расплылись - будто смотришь сквозь слезы или сквозь гостиничное окно, залитое струями дождя.

Проводив ошарашенным взглядом Сюзанну, профессор сел во второе кресло и достал из чемоданчика пластиковую папку, бок которой был оттопырен каким-то предметом размером чуть меньше спичечного коробка.

- Как погода в Новой Мексике? - осведомился Хозяин.

- Дожди, - облегченно сказал визитер с куда более слабым, чем у Хозяина, славянским акцентом , - иногда я скучаю по зиме, которая у вас, кажется, длится...

- Десять, что ли, месяцев в году, если верить местной шутке. Ваш аванс, - он протянул гостю конверт с половиной полученных в Цюрихе бумажек.

- Вы, надеюсь, понимаете, - суетливо начал лысенький, протягивая ему пластиковую папку, - речь только о накладных расходах. Мне всегда казалось, что нынешний мир, как бы выразиться, трагически расколот, что долг всякого честного человека состоит в том, чтобы...

- Вовремя оплачивать счета. И ходить по воскресеньям в церковь. - Хозяин тонко улыбнулся. Вся его ненависть к гельсингфорсскому сероглазому сосредоточилась на этом идиоте. - Высокие мотивы меня не интересуют. Можете изложить их на следствии.

- Право, - профессор изумленно замотал головой, - я думал, что имею дело с основательными людьми... вам известно, как я рисковал? И вдруг, - он непроизвольно мотнул головой в сторону двери, - да еще ваши шутки...

- Не сердитесь, шеф, - Хозяин понял, что перегнул палку, - я сам рискую не меньше вашего. У вас в папке... - он протянул ему записку, тот поставил там какие-то птички. - А как насчет... - он протянул вторую записку.

- Минимум четыре месяца, - лысенький поморщился. - А то и дольше. В июле я буду на конференции на Зеленых Холмах, и, может быть, сумею привезти. Но это обойдется в несколько раз дороже.

- Сумму уточним, вот вам телефон. Там постоянно включен автоответчик. Из своей квартиры лучше не звонить...

Он с непонятной усталостью повторяет остальные пункты инструкции, стараясь не смотреть на профессора. Сквозь пленку дождя на оконном стекле по боковой улочке, ведущей в Верхний город, ковыляет сгорбленная Сюзанна - все, что осталось от вдумчивой девицы, приехавшей некогда в Отечество искать себя. Он придет домой, примет ванну. Она будет биться в истерике, а может быть, до утра не выйдет из своей спальни. Он будет страдать бессонницей по той же причине, что в Отечестве - от ожидания ночного стука в дверь. До миллиона еще далеко. Еще десятки встреч с лысенькими, с сероглазыми, с заведующими отделом сбыта, с таможенниками, которых его акцент будет заставлять с удвоенной придирчивостью просматривать казенные разрешения, справки, акты экспертиз. Десятки убедительных писем на бланках Ассоциации передовой технологии и не менее убедительных аккредитивов на бланках Королевского банка. Сюзанна уже исчезла из виду, профессор сунул конверт в карман твидового пиджака, давно не видавшего химчистки. Неужели и впрямь судьбы не перехитришь? Неужели по собственной воле силимся мы подобрать на ее неведомых инструментах одну и ту же мелодию? Усомнюсь насчет собственной воли. Я понимаю, любовь мы хотим сохранить, по-детски умоляя Бога если не услыхать шелест платья женщины с короткой стрижкой, то хотя бы получить от нее открытку с инициалами и каким-нибудь "ау, отзовись", пускай и без обратного адреса. А страх? Зачем он-то нужен? Выходит, не от своей воли мы зависим? А от чьей же?

Дверь за профессором (озадаченным, даже встревоженным беспокойной наглостью своего партнера) захлопывается, и при виде бурой папки на журнальном столике Хозяин вздрагивает точно так же, как много лет тому назад - увидав принесенную Сюзанной из посольства пачку номеров приложения к "Аркадскому Союзнику". Он перепрятывает папку под матрас, в стенной шкаф, в собственный чемодан, в пустой ящик комода. Он молчит и старается не шевелиться, когда в дверь стучит уборщица с рокочущим пылесосом. Во всем виноват Гость, думает он вдруг с озлоблением. Он артист жизни только в застольной болтовне, а я столько лет отдуваюсь, пока он, наконец, прослышав о больших деньгах, не решил явиться на готовенькое. Шести часов еще не было. Хозяин рванул к себе телефон и набрал номер фонда Достоевского.