Плато доктора Черкасова - [37]

Глава тринадцатая. СНЕЖНАЯ ЛОВУШКА

Я хотел бежать и не мог — ноги прилипли к полу. Хотел запереть дверь, но щеколда была сломана. Шаги приближались — тяжелые, неотвратимые... Я уже слышал, как он дышал, стоя по ту сторону двери. Я пытался удержать ее своим тощим плечом. Я навалился на дверь из последних сил, но она медленно открывалась. В комнате было темно... Абакумов продолжал открывать дверь. Охваченный ужасом, я попытался закричать, позвать на помощь, но горло перехватило. Я орал изо всех сил, а из горла выходил какой-то слабый писк, как у раздавленного птенца...

— Николай, Николай, проснись! — расталкивал меня отец. Ох, какое счастье, что это был только сон!

— Выпей холодной воды... Подожди, я подам.— Отец зажег лампу и набрал в кружку воды.

Я с жадностью выпил.

— Не нравятся мне эти постоянные кошмары!—озабоченно сказал отец.— Полярная ночь, что ли, действует?

— Папа, можно не тушить пока лампу? — попросил я.

— Ладно. Я, пожалуй, закурю.

Я обрадовался, что отец закурил. Минут десять, значит, не ляжет. Он спал на топчане, я — на теплой лежанке. Ночью очень выдувало помещение. Термометр на стене показывал всего шесть градусов. Но лежанка так приятно пригревала снизу. Спасибо Борису Карловичу!

— Может, ты есть хочешь? — спросил отец.

Я сказал, что голоден, лишь бы он дольше не ложился. Отец открыл банку компота. Я немного поел со свежей пшеничной лепешкой (мы пекли их на ужин). Отец посмотрел на часы:

— Три часа, сынок! Ешь скорее и ложись. Тебе не холодно?

— Нет, папа.

Я поставил компот на стол и с удовольствием забрался под теплое одеяло.

— Что же ты видел во сне? — поинтересовался отец, улыбнувшись мне.

— Не помню,— сказал я уклончиво. Я стеснялся сказать ему, что так боюсь Абакумова.

Отец потушил лампу и тоже лег.

— Ты не бойся, Коленька! — сказал он ласково.

И у меня действительно прошел весь страх. Я не любил, когда выл ветер, мела поземка или метель. Но сейчас было совсем тихо — штиль,— только трещал всю ночь лед под домом. Вроде кто-то рубил сухие дрова. Или стрелял из ружья, совсем рядом.

Утром, когда я проснулся, отец уже сделал утренние наблюдения и растопил печь. Над столом ярко горела висячая лампа.,

На низком шкафчике стоял приемник и передатчик «Рейд» с запасом радиоламп.

Каждый день в условленное время отец выходил в эфир и подолгу звал:

— Плато! Плато! Я — Ледник, я — Ледник!

Но радиосвязь не ладилась, мешали какие-то электрические помехи. Очень редко, когда он мог пробиться на полярную станцию, сколько ни стучи телеграфным ключом позывные. Мы слышали лучше.

— Погода чудесная, Николай! — сказал довольным тоном отец.— Хотя давление падает. Температура воздуха — минус двадцать. Видимость отличная. Полный штиль. Пойдешь мне помогать?

— Буду помогать! — радостно отозвался я, кончая одеваться. Обычно я с утра должен был заниматься.

Мы напились кофе со сгущенным молоком, съели яичницу с салом и по куску копченого медвежьего окорока. Я быстро помыл посуду, стер со стола, и мы вышли. На отце был меховой комбинезон, оленьи унты, эскимосские рукавицы и, несмотря на мороз, синий берет. А я надел валенки, пыжиковую шубу и такую же шапку. Звезды светили необычайно, даже для этих мест, ярко. Луна зашла, но и света звезд хватало. Все-таки почему-то чувствовалось, что утро. На сердце было бодро и хорошо.

— Осталось всего три недели до восхода солнца! — весело сообщил мне отец.

— И два дня еще жить на леднике, да? — сказал я в тон ему.

— Да. Завтра Ермак заберет нас. Тебе надоело здесь?

— На плато лучше,— неопределенно заметил я.

Отец рассмеялся и потрепал меня по плечу. Он был в хорошем настроении. Несколько раз он полной грудью вдохнул в себя морозный воздух. Ледник был засыпан снегом, и мы вдвоем с отцом протоптали на нем дорожку к папиной «лаборатории».

Это была подземная — вернее, подснежная — научная ледяная лаборатория, а фактически — глубокий шурф на ледоразделе. Его вырыли еще в октябре. Над шурфом разбили палатку, чтобы не занесло снегом, провели электричество. А чтобы палатку не унесло ветром, ее всю завалили ледяными глыбами. На дне шурфа пробили в толще льда несколько коротеньких коридоров.

Отец включил электричество и, подняв люк, стал спускаться по крутой, выбитой во льду лестнице, ступени которой были густо посыпаны золой.

Я легко опустился вслед за отцом.

При свете электрических ламп стены подснежного зала сверкали и переливались, как алмазные. И опять меня охватило ощущение нереальности происходящего, как будто я перенесся в волшебную сказку, и удивило, что отец не видел в этом ничего особенного и просто работал.

На ледяных столах были расставлены самописцы, микроскоп и всякие приборы. Некоторые из них сконструировал сам отец.

Приборы смутно отражались в ледяных сводах, как в старинном зеркале.

— Папа, это вы такой большой зал выдолбили? — спросил я.

— Нет. Здесь оказалась трещина, полое пространство. Мы только придали ему форму.— И отец стал осматривать самописцы.

Мне здесь очень нравилось. Настоящий Аладдинов дворец! И в этом дворце доктор географических наук Черкасов изучал строение, движение ледника, температурный режим скоплений наземного льда, его влияние на климат...