Пластилиновые гномики, или Поездка в Мексику - [17]

А я люблю думать и мечтать. Вот и сейчас я сижу и о чем-то думаю. О чем? Ну конечно, опять о Ленке, о тех днях, что я провел вместе с ней. Кажется, я остановился на том, как Ленка уехала к сестре на майские праздники. Ну да, точно, я как раз об этом писал в прошлый раз.

Первого мая я позвонил Тине и сказал «Доброе утро». «Доброе утро» – откликнулся тихий, вкрадчивый лисий голосок. Я сообщил, что я Ленкин супруг, что мне надлежит выполнить супружеское обязательство, отдав Тине оставленный для нее пакет. Мы договорились встретиться на набережной Москва-реки напротив Университета. Хотя я Тину никогда не видел, я почему-то предложил ей на свой страх и риск погулять по набережной, сославшись на то, что в праздничный день одному гулять уж больно тоскливо. Тина, как ни странно, согласилась не только с готовностью, но даже как бы и с радостью. Я сразу несколько приуныл и подумал, что наверняка эта Тина какая-нибудь страшная уродина. Иначе она бы отмечала праздник в своей компании или хотя бы в компании бойфренда. Но отступать было уже поздно и не к лицу.

Я шел на рандеву с неведомой мне Тиной через территорию Московского Университета, и закипавшая весна приятно радовала взор кучей праздничного и не праздничного мусора на асфальте и на траве, обилием вокруг молодых людей с радостными лицами, держащих в руках стеклопосуду в различной стадии опорожнения, и невероятным количеством корректных милиционеров в чистых, нарядных мундирах. Атмосфера праздника передалась даже местным воронам, которые взмахивали крыльями как-то чересчур уж нервно, с каким-то неуместным для такой солидной птицы пафосом и воодушевлением. Шпиль на Главном Здании ослепительно сиял в ярком голубом небе и напоминал своим волнующим блеском про триединство святой троицы и про горний ангелов полет, а воздух был чист и свеж и вдыхался с удовольствием. Короче, праздник, как праздник.

Но по мере приближения к набережной на моем пути стали появляться милицейские заслоны и так называемый волчатник – ленты с красными метками, закрывавшие мне путь. В воздухе явно обозначилась копоть и гарь. И тут я понял, что все эти предзнаменования плюс постоянный и несмолкающий отдаленный рев вокруг обозачают только одно – автогонки.

Я очень люблю автогонки, но не тогда, когда они закрывают мне путь к намеченной цели. Я лавнровал как мог, просачивался между густых кустов, перелезал через высокие и низкие заборы и кое-как вышел к Воробьевскому шоссе, где гадкая лента-волчатник окончательно преградила мне путь. Перелезть через ленту я не мог, потому что рядом расхаживал молоденький сержант с погонами войск МВД, небрежно помахивая длинной резиновой палкой на поясе. Не той короткой пухлой дрянью, которой милиционеры отрезвляют пьяных граждан, а настоящей, длинной палкой, с боковой ручкой, деревянный аналог которой называется «тонфу».

Я попросил сержанта, чтобы он на секунду отвернулся, и я моментально буду на той стороне, на что тот только виновато улыбнулся и ответил, что нельзя. Я стал настаивать и даже занес ногу над ленточкой. Сержант подошел ближе, твердо взялся правой рукой за палку, а левую прижал к груди жестом крайнего смущения и улыбнулся еще более виноватой и смущенной улыбкой. Я понял, что если я поставлю ногу за лентой, сержант профессионально перетянет меня своей палкой, не убирая виноватой улыбки с лица и не отнимая левую руку от груди. Я убрал ногу, и сержант одновременно со мной убрал руку с палки, опустил левую руку и улыбнулся уже не принужденной, выдавленной виноватой улыбкой, а широкой, добродушной, праздничной улыбкой.

Вообще, хорошая улыбка от души – сама по себе праздник. Так редко ее видишь. Особенно здесь в Америке. Честертон в свое время писал: где лучше всего спрятать сухой лист? В груде сухих листьев. А где лучше всего спрятать настоящую улыбку? (это уже я добавляю) В груде фальшивых улыбок, похожих на настоящие, искренние, как две капли воды. Америка – это страна фальшивых улыбок. Я от них страдаю неимоверно. Искренний жест души, превращенный американцами в знак этикета, в формальный символ, в подобие социального признания типа «я тебя заметил и признал за человека», почему-то страшно меня угнетает. Несомненно, это часть общего культурного шока.

Эх, черт! Опять у меня дневник наехал на рассказ. Стоп, деятель! Ты же вообще-то, с дневника и начинал. Когда это ты рассказы писать начал? Ну ладно, нечего об этом думать. Буду писать по наитию. Вот сейчас опять будет рассказ.

Итак, я отошел от ленты, собираясь идти в обход, но в этот момент сержанта позвал другой человек в форме, стоявший шагах в ста от него. Сержант повернулся ко мне спиной и быстрой, четкой, немного разболтанной походкой направился к звавшему. Когда он отдалился от меня на достаточное расстояние, я единым махом перепрыгнул ленту, перелетел через улицу, перескочил через ленту на другой стороне и очутился на тротуаре у набережной.

На часах было без пятнадцати двенадцать, то есть у меня было еще пятнадцать минут, чтобы дойти до смотровой площадки и найти там Тину. Площадка была совсем рядом, и я решил постоять на тротуаре и полюбоваться набухшими почками на деревьях. Я задрал голову, чтобы посмотреть на дерево, и в тот же момент пошатнулся, почувствовав увеситый толчок в бок. Я машинально извинился и хотел отодвинуться в сторону, но давешний сержант – а это был он – крепко держал меня сбоку за брючный ремень.