– Давай, собирай меня, – строг стал Петрович, выходя и вытирая руки. – Засиделся я здесь, голос у тебя больно громкий… Опять к Макаровне хочу да к своей…
– Будет тебе Макаровна, – светло улыбнулась Кеня. – Ишь, мужик грубай, а тоже чувство деликатное имеет…
Петрович был озабочен, стал перед дорогой хмур:
– Подарок приготовила?
– Возьми беленькую, что с Кащеем этим пить не стал, денег дам доллар целай; и письмецо возьми для ей сердечное от меня, с приветом…
– Положи… – кивнул Петрович. – И китайцу дай подарок…
Заботливо стала Кенька собирать «балетку» Петровича. Радостный китаец скачет рядом, то к балетке скакнет, а то снова на шею Петровичу, опасливо на Кеньку из-за шляпы габардиновой поглядывает, шепчет в ухо Петровичу:
– Повели, чтоб петушка красного положила на палочке и леденец большой-зеленый…
– Слон у вас где? – зазаботилась Кеня, точно кладя в «балетку» и петушка на палочке, и леденец большой-зеленый.
– Слон у нас в запасе, – отрезал Петрович. – Как надо будет, поедем – тебя не спросим.
– А что и ехать пора? – встрепенулся художник. – Плати мне лимон колониальный за полет континентальный!
– Дорого, – усомнился Петрович, беря в одну руку весло, а в другую «балетку», полную подарков, и садясь в самолет.
– За такую биксу и чего круче не жалко, – стал увещевать художник. – Иначе убит будешь.
И направил пистолет Стечкина на Петровича.
– А и прав ты тогда, – согласился Петрович и потер лимон всеми боками о лацкан пиджака, прежде чем вручить художнику.
Снова оказался он вскоре в окошке родного дома. Надул щеки и стал пить чай. Дети школьные и дошкольные на радостях матерком припустили, с ленцой забарабанили поддонами по окнам. Макаровна письмо прочитала, прослезилась, потом швырнула голову минтая на шипящую сковородку. Минтай бросился вращать глазами, в радостном сомнении спросил:
– Меня, что ли, жарят-парят да с лучком?
– Ну а как же! – подтвердили детки. – Сейчас будем жратеньки, а потом спатеньки…
Загалдели восторженно – и кто в дендю стал тыкать, кто наркотиком пробавляться, а кто бесплатный презерватив требовать, как учат в американской школе. Сам же Петрович после минтая в горшок сел и стал кряхтеть, заодно ковыряя непоседливым пальчиком дырку в стенке. Потом закричал:
– Маманька, ты чего не идешь попу вытирать?
– А вот бегу! – заполошилась Макаровна. – Вот бегу…
– Это правильно, – стал строг Петрович, и с удовольствием крякнул, когда взлетел над горшком попкой вверх в крепких руках Макаровны. – Ты бумажку мягонькой сделай, в три слоя…
– Угу, угу… – гундела Макаровна.
Но быстро Петрович почуял неладное, стал вертеться в руках ее, оглядываться, вдруг заверещал требовательно:
– В три слоя или в два сделала, ну-ка сказывай!
Макаровна завиноватилась:
– В два, ослушалась, бес дернул… Сэкномить хотела – время-т лихое какое… А вот теперь в три…
– Я и чую, – с удовлетворением ответил Петрович, успокаиваясь. – А купатеньки меня не надо, завтра… Неси сразу в постель меня.
Но не сразу уснулось Петровичу. Лежал-лежал, а потом стал он ножками сучить, хныкать:
– На руках меня покатай, Макаровна…
– Тюх-тюх, – ласково наклонилась над ним жена. – И чего тебе не спится, Петрович?
– На руках покатай, луну в окошке покажи, животик погладь: не стало бы пучить, боюсь. Если запор – мыльце в попу имеется?
– Ну иди, иди…
– А прежде сапожки надень на меня красненькие!
– А к чему тебе сапожки? – удивилась Макаровна.
– А хочу в сапожках, и все тут!
– Ну давай сапожки наденем…
У окна, глядя на луну, Петрович успокоился, но на всякий случай спросил строго:
– На мне сапожки?
– Как же не на тебе? – с лаской склонилась над ним Макаровна.
– Фу, лицо какое у тебя моршинное и старое, – надул губы Петрович. – Прям как в унитаз плюнуть хочется… Я конем и слоном ездил в Петербург, и красавиц видал всяких, с тех пор соображение имею…
Ничего не ответила Макаровна, заметив, что Петровича стал сон морить после этих слов.
В самом деле, разноцветные шарики полетели перед глазами его, дудочки в ушах заиграли хорошие, и все стало слипаться и уплывать…
– Сапожки на мне? – однако строго спросил снова Петрович, прежде чем окончательно уснуть.
– На тебе, как же по-другому? Вот они: красненькие да с каблучком молодецким, если женихаться…
– Смотри, – повелел Петрович, – усну, сними аккуратно и рядышком поставь… я порядок во всем держу…
Это были последние его слова. Вздохнул он сладко и с тем уснул на руках.
