Планзейгер. Хроника Знаменска - [5]

— Какая из себя сумка? — спросил мальчик.

— Черная, большая.

— Этого мало, — сказал мальчик.

— Из полиэстера, — добавил Черемушкин, удивляясь рассудительности мальца. Хотя какая тут к черту рассудительность, ежели впустил в дом незнакомых людей.

— Как звали этих двоих? — спросил мальчик, но вдруг улыбнулся и махнул рукой. — Ладно, не напрягайтесь, вижу, что оттуда. Вон сумка, под вешалкой стоит. Но вы ведь не только ради сумки пришли.

— Не только, — согласился Черемушкин, переглянувшись с Дергуновым.

— Проходите в комнату, — сказал мальчик. — Можно на диван.

Молча проследил, как друзья усаживаются, после чего сказал:

— Я и есть Иеремия. Так что у вас за вопрос?

По описанию оперов, по пьяной лавочке забывших у Иеремии сумку, был Иеремия здоровенным таким белобрысым бугаем, которого трактором не своротишь и нипочем не перепьешь. При этом хитрым, умным, наблюдательным, разбирающимся в здешних тонкостях. То есть, был Иеремия опытным матерым пожившим своё мужиком, но никак не ребенком.

С другой стороны, и показавший им дом номер пятнадцать папаша с мотней на попе что-то такое, уходя, молотил, что никакой он не дядя, а вчера ещё был Генашкой. Странные дела тут творятся.

— Ты, мальчик, хочешь сказать, что ты и есть тот самый Иеремия? — уточнил Черемушкин.

Иеремия утвердительно кивнул.

— А что? — задумчиво сказал Дергунов, который сидел на диване так и не снявши своего рюкзака. — Под Пермью, говорят, тоже наблюдаются выкрутасы со временем.

— Ну, не до такой же степени, — произнес Черемушкин, — Ты, парень, один живешь? Мама, папа есть?

Иеремия поморщился и сказал:

— Так что у вас за вопрос?

После чего подошел к окну, выглянул на улицу, осторожно так выглянул, будто бы опасаясь чего-то. Чего именно?

— Ты не обижайся, — Черемушкин встал и направился к серванту, на котором стояла выцветшая фотография. — Очень любопытно. Это ты?

С фотографии на него смотрел мордастый парень с неохватной шеей и нехорошим прищуром.

— Я, — ответил Иеремия.

— Когда снято? — немедленно спросил Черемушкин.

— Почем я знаю? В общем, так, ребятки, мы так не договаривались, на глупые вопросы я не отвечаю. Шли бы вы откуда пришли, мне ведь только свистнуть, мигом прибегут.

Экие перепады у этого мальца: то полная расположенность, благожелательность, а то в горло готов вцепиться.

— Прости, дорогой, — миролюбиво произнес Черемушкин и широко улыбнулся. — Не знал, что тебя заденет.

Поставив фотографию на место, развел руками, дескать — бывает и, все так же улыбаясь, сказал:

— Ты случайно не слышал о таком Валете? Он в вашем районе проживает.

Иеремия вдруг побледнел, забегал глазами, весь как-то съежился, потом плаксиво проговорил:

— Дяденьки, ну пожалуйста, ну не надо.

И, торопясь, затараторил:

— Я вас не звал, я вас не знаю, пошли, стало быть, вон. Забирайте свои шмотки и чтоб я вас больше не видел.

При этом подпихивал плечом застоявшегося Черемушкина к выходу, чтоб уматывал, хватал засидевшегося Дергунова за руки, чтоб побыстрее встал и катился.

Всё это было весьма неожиданно, впрочем не более неожиданно, чем всё остальное в этом городе.

Так получилось, что Дергунов, схватив тяжелую сумку, выскочил за порог первым, а Черемушкин, пытаясь воззвать к разуму взбесившегося ребенка, застрял в дверях и что-то там, увещевая, бормотал, но внезапно произошли два взаимоисключающих действия: Иеремия сунул Василию в брючный карман туго скатанный бумажный шарик, затем без всяких усилий развернул его, весившего в два раза больше, к себе спиной и выписал мощнейший пендаль, от которого Черемушкина неотвратимо понесло на Дергунова. Дверь с треском захлопнулась, одновременно с этим Василий опрокинул хилого очкарика.

Что-то при этом хрустнуло.

— Прости, старик, — сказал Черемушкин, вставая с Дергунова. — Очки?

— Пожалуйста, пожалуйста, — проскрипел Дергунов и с кряхтением сел. — Всё спешим, торопимся. Куда? Зачем?

Поднял упавшие очки, просунул палец в пустую дыру в оправе, где минуту назад имелось стекло, посмотрел на мельчайшие осколки, запоздало чертыхнулся.

— Ничего не понимаю, — признался он и водрузил очки с треснувшим левым стеклом на переносицу — А ты?

— Что я? — отозвался Черемушкин, аккуратно, стараясь не порвать, разворачивая бумажный шарик Иеремии.

— Ты хоть что-то понимаешь?

Черемушкин пожал плечами, не до Лёхи было с его переживаниями. На мятом-перемятом листе бумаги крупно и очень разборчиво (то есть, заранее, то есть, не второпях) было начертано: «Валет, он же Куарий Амбертович Гринбаум, он же Николай Альбертович Гриневский, в бегах. Искать его нужно либо в Санкт-Петербурге, либо, что вернее всего, в Москве и именно как Гриневского. Дополнительную информацию о Валете можете получить по адресу ул. Зомбера, дом 31, кв. 3 у Берца Хлоя Марасовича».

Это был основной текст, дальше было приписано меленькими торопливыми буквами:

«Берц не подвергается трансформации, а следовательно поднадзорен в меньшей степени, чем я. Вчера наболтал лишнего, за что поплатился, вышел из доверия. Бумагу эту сожгите, либо съешьте. Вчера не успел её передать. Радуйтесь, что ваших людей не удавили».

Вот оно что. До вчерашнего дня Иеремия был такой же, как Берц, то есть не подвергался трансформации, то есть должен был сегодня проснуться прежним Иеремией. Перестарался вчера Иеремия, перестарался. Жаль, неплохой бы агент получился.