Планета матери моей - [7]

С внезапной горячностью вмешалась мать:

— Я сама попрошу у председателя такую бумагу. Барышня права: нужно ремесло в руки! Умирая, я хочу знать, что ты останешься с верным куском хлеба, сынок.

Она и прежде убеждала: не думай о нас, я всегда заработаю в колхозе, а по дворам — кому чурек испечь, кому паласы вытирать — обещаю больше не ходить!

Уже попрощавшись, Халлы вернулась:

— Вечером я возвращаюсь в город. Ты тоже приезжай. Если надо, вместе пойдем к заведующему курсами.

Мать внимательно посмотрела ей вслед.

— Мы с Мензер вместе в школу ходили. Сейчас она в техникум поступила, хочет стать учительницей. Наверно, им дали задание, чтобы каждый уговорил одного человека из села приехать на курсы. Вот она и старается. Не все ли равно ей, я или другой?

— Думаешь? — задумчиво протянула мать. — Но все равно девушка права: необразованный что слепой. Привези меня сейчас в город, я и шагу там не ступлю. Ступай, сынок, на эти курсы. Прошу тебя.

— Да еще, может, ничего не получится?

— Что мы дурного сделали, чтобы у нас доброе дело не получилось?! — возмутилась мать.

7

С тяжелой торбой пшеницы на спине я шагал по дороге в город, перебирая счастливые события вчерашнего дня: Халлы была у нас, понравилась моей матери, а сам я скоро стану шофером! Не сон ли мне снится?! Сколько раз меня посещали сновидения, которые ни в чем не походили на обыденную жизнь. Будто бы бросаюсь с вершины Каракопека и лечу, взмываю выше орлиных гнезд и птенцы тянут ко мне голые длинные шеи. Вижу с вышины, как в реке плещутся косяки рыб. А сверстники, задрав головы, принимают меня за диковинный аэроплан или за волшебную птицу.

Мне не приходилось раньше торговать на рынках. Шум и гомон оглушали. «Пшеничка белая, каравай желтый, пахнет так, что душу отдашь!» — кричал один. «Пшеничные зерна с гранат величиной!» — похвалялся другой. Покупатели упорно спорили, взяв горсть, пересыпали в ладонях: «Сору больно много», «В сырости, верно, держали?»

Я продал свою торбу первому, кто подошел.

— Какая цена, малец?

— Как у других, так и у меня.

Деньги запрятал в карман и отправился побродить по рядам. Каких сладостей только не было! Пахлава сплошь в имбире. Леденцовые петушки на палочках, такие же, как в детстве. А у самых ворот на расстеленных паласах переливались бусы и разноцветные перстеньки. Я справился о цене нитки бус, похожих на алые гранатовые зерна, и не раздумывая купил их. Когда перекидывал торбу за плечо, из рупора на столбе донесся голос. Он пел:

Отца и матери любимая дороже…

Мне стало совестно: о наказах матери забыл вовсе. Невидимая певица, должно быть, хотела предостеречь меня. Хорош сын! А ведь я не расставался с матерью еще ни на один день в своей жизни, и неизвестно, как перенесу разлуку. В детстве я очень боялся, что она может умереть, готов был броситься в могилу за ней. Ночами натягивал одеяло на голову, приучал себя к духоте и беспросветному мраку могилы. Думал, ангелы пожалеют меня и оставят нас обоих на земле.

Ангелы представлялись мне в виде простоволосой красотки на граммофонном ящике дяди Селима. Пухлые щечки, ротик величиной со сливу и отливающие голубизной белки глаз, как у Халлы.

Я бродил по городу, глазея по сторонам. Из подвалов, где помещались мастерские жестянщиков, неслись удары молотков по наковальням. На стенах чайной висели расписные тарелки. Вот бы и у нас с Халлы завелась в доме такая посуда! Белыми пальчиками она берет кусок пахлавы с блюда, подносит мне: «Ешь, Замин. Иначе и я в рот не возьму». Не отрываясь смотрю на ее родинку-перчинку. Лицо Халлы наклоняется все ближе…

На городских улицах, под тенью чинар, меня еще сопровождали наивные юношеские мечты. Остановившись у одной из витрин, я долго смотрел на обложки книг с удивительными рисунками: разъяренные звери, всадники с обнаженными мечами. После школы за два года почти отвык от вида книг. Мать постоянно твердила: «Сынок, возьми у дяди Селима газету, почитай вслух. Хоть буквы из памяти не уйдут!»

Мне всегда хотелось учиться. Я только скрывал это желание от других как неисполнимое. Представлял, с какими глазами мать будет просить помощи у других, если я перестану зарабатывать. Разве не скажут ей: «У тебя сын — детина под потолок, кулаком орех без труда разбивает. Или он хочет сохранить свои руки чистенькими?»

Мать жила одной заботой о нас. Однажды дядя Селим упрекнул ее: «Зачем так убиваться? Все равно сыновья подрастут и покинут тебя, едва их поманят девчонки». Мать покачала головой: «Лишь бы добрые вести от них приходили».

Солнце стало клониться к закату. У прохожего спросил, как мне найти общежитие педагогического техникума. Тот бросил на ходу: «Рядом с сиротским приютом». Пришлось остановить второго:

— Где тут сиротский приют?

— В конце улицы.

Халлы словно поджидала меня. Едва я постучал во входную дверь, как раздался топот ее проворных ног. К стеклу прижалось лицо, по-детски расплющив нос.

И вот она стоит передо мною в красном коротком халатике, которого я никогда на ней не видел. Она сделала шаг, подол взметнулся и приоткрыл на мгновение белое колено. Халлы тотчас одернула халатик, придерживала его, чтобы не распахивался снова.