Планета Харис - [11]

— Но я должен знать здесь. Теперь. Вика! Это связано с фиолетовым шаром?

— А был ли он, фиолетовый шар?

— Ты же видела!

— Но, кроме нас, никто его не видел. А мы перед тем смотрели на взошедшую Землю, такую яркую.

— Ты хочешь сказать… Но что-то все же случилось со мной за те несколько часов, что выпали из моего сознания?

— Четыре дня, Кирилл. Ты появился через четыре дня. Кирилл ошарашенно уставился на Вику. Она закусила губы.

— Но ведь этого не может быть? В скафандре давно бы кончился воздух… Ведь запас воздуха на двадцать шесть часов?

— Если бы только это!

— Что же еще?

Вика стремительно встала, так что взметнулись волосы, и подошла к иллюминатору. Кирилл подошел к ней.

— Я считаю, что ты прав, требуя правды, — четко сказала Вика. — Мы должны все сообща в этом разобраться. Я поговорю с Харитоном Васильевичем, с товарищами. Завтра утром ты все узнаешь. А пока постарайся припомнить все, что можешь, чем больше ты вспомнишь сам, тем лучше. Произошло необъяснимое, понимаешь?

— Со мной?

— Именно с тобой. Иди к себе, Кирилл. Отдохни и подумай. И не сердись на нас всех. Завтра ты поймешь, почему мы не решились тебе сказать. Это нелегко.

Вика подняла его руку — она была тяжелая, но теплая — и прижалась к ней щекой, Кирилл молча смотрел на ее склоненную голову.

Гнетущая тишина царила в обсерватории, только урчали легонько компрессоры, накачивая воздух. И что-то щелкало, гудело в вентиляционных трубах.

Нестерпимая тоска охватила Кирилла, он ощущал ее почти физически, как тяжелый груз. Ощущение одиночества и тоски.

Он знал, что Вика его любит. В обсерватории все это знали и немного сердились на Кирилла за то, что он заставляет женщину страдать.

Если Кирилл и любил кого, то лишь Вику. Он и сам не знал, почему еще не сделал ни шага в направлении этой любви. Что-то его сковывало. Может, пример отца? Ведь он, в сущности, совсем мало знал Викторию Дружникову. Это с Яшей Вика дружила с детства. В изголовье ее кровати висел небольшой, выполненный акварелью, портрет прекрасной, немолодой уже женщины, с огромными, ничего не выражающими глазами. Казалось, эти зеленовато-голубые, как морская вода над глубиной, подчеркнутые длинными темными ресницами глаза не имели никакого отношения к этому тонкому, страстному лицу.

Слепая мать Вики. Талантливый художник очень хорошо схватил выражение трагической отрешенности невидящих мертвых глаз.

А портрет отца Вики, известного океанолога Дружникова, висел отдельно над письменным столом. Это была просто отличная фотография, под стеклом.

Вика вопросительно посмотрела на Кирилла. У нее были глаза матери, но они видели. Они были живые и добрые.

— Кирилл, — сказала Вика после небольшого колебания. — Я люблю тебя. Ты это знал? Почему ты молчишь? Если я тебе понадоблюсь когда-нибудь, только позови, и я приду. Где бы я ни была, я все брошу и приду к тебе. — Вика подождала, не скажет ли он хоть слово, но Кирилл молчал. И она продолжала: — Я рада, что ты есть, что мы не потеряли тебя! А теперь иди, Кирилл. Иди же!!!

Еще мгновение, и она бы расплакалась. Кирилл поцеловал ее в щеку и вышел.

Растерянный, он медленно шел узким коридором, опоясывающим наподобие полого кольца всю обсерваторию. Некоторое время он думал о Вике. Почему она любит именно его? За что? Такая девушка! Красивая, способная, умная, славная. Но плохо его дело, если при ее гордости и сдержанности она первая объясняется в любви, не надеясь на взаимность.

Жалость — вот что говорило в ней. Такая жгучая жалость, что по сравнению с ней не имели никакого значения ни гордость, ни женское достоинство. Значит, Вика знала, что в ближайшее время ему понадобится любовь и сочувствие, и щедро, от всего сердца, предлагала и то и другое. Вика! Она сказала: «Иди и подумай. Может, что-нибудь вспомнишь».

Он должен вспомнить, что же произошло за те несколько часов?

Неужели четыре дня? Полный провал в памяти. А что-то произошло. Непонятное. Как могло хватить воздуха на четыре дня, если кислородно-воздушной смеси в баллоне всего на двадцать шесть часов?

Все было хорошо. Но они уже за две недели до этого события, видели фиолетовый шар.

Явственно видел лишь он один. Вике и Уилки показалось, что мелькнуло что-то, похожее на огромный шар, прозрачный, синевато-фиолетового цвета. Скорее, тень шара.

Надо было разобраться во всем этом, Харитон не пожелал. Он с самого начала был уверен, что это все иллюзии, вполне закономерные в космосе.

Лишь один Кирилл воспринял шар как реальность. А то, что не все его видели, объяснялось просто: шар пронесся так быстро… Что-то мелькнуло, слилось и растаяло, прежде чем они рассмотрели.

Кирилл зашел в свою кабину и присел на койку, но тотчас ощущение тоски усилилось и стало почти нестерпимым. Он бросился обратно в коридор. Потоптавшись на месте, почти машинально направился в астрономическую башню. Там сейчас дежурил Уилки.

Мимо космонавта по коридору, тяжело и мерно ступая, прошел робот Вакула. Он сказал: «Добрый вечер, Кирилл». Кирилл не ответил — не до него. Но затем остановился и почему-то долго смотрел вслед роботу… Герметически замкнутое помещение обсерватории было почти целиком заключено в скалистом массиве мыса Лапласа. Из-под защиты скал вышла лишь мощная цилиндрической формы башня, где размещались гигантский телескоп, снабженный автоматическим устройством для передачи изображения на Землю, пульт управления и электроузел. Кирилл поднялся в лифте.