План первого лица и второго - [19]

- Так, это же не про Библию, - сказал Додостоевский.

- Так, это и хорошо, - сказал Тоестьлстой.

Наступила ночка, и сила притяжения земли стала сильнее и захотелось поспать, но сначала захотелось чего-нибудь погрызть. "У нас есть что-нибудь погрызть?" - "Ничего нет". - "И яблочка нет?" - "Нет". - "И морковки нет?" "Нет". Ирра пожелала Тоестьлстому спокойной ночи, и он ей пожелал: "Ты каждый вечер надеваешь свой б... поясочек и идешь к нему спать. Спокойной ночи". Ирра не легла с Тоестьлстым, а легла с Додостоевским, а Додостоевский с кем лег? "Ты меня любишь?" - спросила Ирра. "Я никогда этого не говорил", - ответил он. Она сказала, что ей страшно делать это с ним. Она взяла зажигалку и стала щелкать, но бензин кончился, фитилек вспыхивал, но огня не было. Она, как первобытная женщина, добывала огонь, но это было ей слабо. "Дай сюда", сказал он.

Он стал делать это сам с собой на ее глазах, а она стала делать это сама с собой на его глазах, и опять сказала, что ей страшно. И он взвился: "А почему это должно быть не страшно, если все остальное страшно!" И тогда она стала просить, чтобы он сказал ей, что-нибудь страшное, и он сказал ей: "Ласточка моя".

Видимость в комнате становилась все хуже и хуже, и то, что не шевелилось, перестало быть видимым. "Знаешь, почему море видно даже в темноте? Потому что оно шевелится". Ирра шевелилась и была видна, Додостоевский не шевелился и не был виден. Все равно было прекрасно. Доносились гудки поездов и машин, эти звуки не были простым шумом, они были организованы, и хотя они не напоминали никакие музыкальные инструменты, они были больше, чем музыка, потому что эти звуки не старались напомнить инструменты, но инструменты старались напомнить их. И луна тут как тут. Она была одна, а двух других лун не было, потому что они еще раньше упали и разбились, потому что эти были для понта, а эта луна была для порядка. Но Додостоевский не сказал "как раз луна", потому что спал. Он щелкал и свистел во сне и человека не напоминал. Он мешал спать. Ирра встала и пошла на кухню. "Ты что?" - спросил Тоестьлстой. "Ничего", - ответила она и села на стул. Она допила то, что было в чашке. "Ложись, - сказал он, не мерзни". Она легла к нему под одеяло и стала греть руки у него на груди. "Тебе неприятно?" - спросила она. "Почему неприятно?" - "Они же холодные". "Но это же ты обнимаешь", - ответил он. Ей было совершенно нечего делать, и она стала засыпать. "Погоди", - сказал он. "Что?" - "Может быть один раз?" "Нет", - сказала она, - сейчас не надо". - "А если я тебе за это дам бананов?" - "Откуда у тебя бананы? - удивилась Ирра. - Мы же их все съели". - "У меня еще остались в сумке". - "Покажи". Тоестьлстой встал и принес ей связку бананов. "Хорошо, - сказала она, - только быстро". - "Быстрее не бывает". Она съела все бананы. "Ты знаешь, кто я?" - спросила Ирра. Он подумал, что она скажет что-нибудь страшное и не откликнулся. Страшнее не бывает. Она сказала, что когда она с ним, то она любая женщина, то есть в принципе женщина, а он любой мужчина, то есть в принципе мужчина, а с Додостоевским она - именно она, а он - именно он. Тоестьлстой сел на раскладушку и включил свет. "Ты что?" спросила Ирра. "Ничего", - ответил он. Он оделся и ушел из дома. Она выключила свет и легла на раскладушку. Но через несколько минут Тоестьлстой вернулся. Ирра включила свет и привстала. Она увидела, что он в разных ботинках. "Вот, сказал он, - просто люди бы подумали: бедный-бедный молодой человек, такой молодой..."

- Т.ешечка, - сказала Ирра, - как же я тебя люблю, как же я тебя люблю!

Додостоевский услышал шум и пришел в кухню.

- Что с ней? - спросил он Тоестьлстого. - Почему она плачет?

- Какие же мы все бедненькие, - сказала Ирра. - Какие же мы все бедненькие.

Она на самом деле плакала, и было трудно разобрать, что она хочет и что она не хочет. Кажется, она хотела быть маленькой и не хотела быть большой.

- Что ты с ней сделал? - спросил Додостоевский Тоестьлстого.

- То же самое, что и ты, - ответил он. Ирра успокоилась, когда уже стало светать.

- Хорошо, что сейчас лето, - сказала она, - потому что если бы была зима, то была бы еще ночь.

Она оделась и вышла на улицу.

Улица была самым отвлеченным понятием, потому что сама себя не напоминала. Улица была построена по принципу: правое-левое, белое-черное, хорошо-плохо. Сначала Ирра пошла по стороне правое-белое-хорошо. На этой стороне все было хорошо, это была солнечная сторона, люди отбрасывали тени. Потом она перешла на другую сторону улицы: левое-черное-плохо. Там и правда было плохо, люди не отбрасывали тени, конечно, это были черти. Но все вместе было красивым. Машины двигались, как частицы положительно и отрицательно заряженные. Среди этих частиц появлялись и очаровательные частицы, которые были на самом деле невидимы, но раздражали все остальные. Всем этим правым-левым управлял мент. Он был для порядка, он был как бы луной или солнцем, "светилом", но созданным не богом, а людьми. Если бог на третий /второй?/ день создал солнце и луну для порядка, то люди на день грядущий создали мента для порядка. Мент был человеческим произведением. Он был в стеклянной будке, и это было красиво. Можно было посмотреть с луны на будку, и наверняка она была бы похожа на луну. Можно было бы из будки посмотреть на луну, и наверняка она была бы похожа на будку. По красоте будка и луна не уступали друг другу. Вокруг луны, как вокруг мента, двигались светящиеся и несветящиеся частицы: положительно и отрицательно заряженные автомобили. Наш мент был в форменной куртке и штанах, у него была палочка и он не двигался, божий мент двигался без палочки и без форменной одежды и останавливался иногда напротив нашего мента. Вот это было самым красивым. Светящаяся ментовая будка и луна были красотой напротив красоты.