План Диссертанта - [9]

Собственно говоря, плана у него особого не было. Крепость была слишком велика, чтобы можно было рассчитывать на что-то наверняка. Ну, а на случай уповать не было никакого желания.

Наконец, в коридоре за дверью каземата почувствовалось чье-то присутствие — может быть, звуки чуть изменились, может быть, воздух несколько по-другому пахнул, а, может быть, где-то поблизости начала угадываться чья-то кровь, пульсирующая по венам и артериям, столь редкое явление целую вечность назад.

Тойво, словно бы разминаясь, несколько раз склонил голову к плечам и расслабленно потряс кистями, сам расположившись в стороне от окошка раздачи. Если бы кто-нибудь мог сейчас видеть его, то не мог бы не отметить, что вялый и спокойный поросший клочковатой бородой сиделец преобразился в напряженного и донельзя сосредоточенного человека.

Но его никто не видел. Тюремщик с той стороны камеры подкатил тележку с тюремными разносолами к двери, намереваясь откинуть щеколду и разложить столик. Выбор в том, чем потчевать сегодня арестанта, не занимал его мысли. Слабосоленая семужка, нарезанная кусочками под петрушкой и дольками лимона, запеченная с маслом картошка по-польски, котлета по-киевски с косточкой, соленые грузди, оливки, начиненные сыром «Моцарелла», а из напитков пыво, понимаешь, живого брожения и двести грамм водки «Коскен корва» в ведерке со льдом — все это отсутствовало. Присутствовала какая-то гниль на воде. В тюрьмах предпочитают кормить только траченной тленом едой, будто бы изначально ее нарочно портят.

Вертухаю бы полагалось после открытия окошка заглянуть в камеру, чтобы арестант был в самом дальнем углу, но этот, с обгрызенными ногтями и нервными руками, на этот порядок давно забил. Достаточно частая процедура, всегда проходившая спокойно и одинаково, создала стереотип.

Но в этот раз стереотип нанес свой удар.

Едва только в окошечке показалась рука, нетерпеливо барабанящая большим пальцем по столику, чтобы были доставлены миски под обед, как Тойво сбоку стремительно набросил на на эту кисть петлю из мокрой скрученной ткани. В тот же момент другой конец своей веревки, перекинутой через прикрученную к полу ножку своей кровати, затянул, что было сил. Ну, не совсем уж с полной отдачей — в противном случае Антикайнен мог нечаянно оторвать у вертухая руку — а достаточно сильно. В самом деле, тюремщик без руки теряет свою тюремную привлекательность.

— О! — удивился стражник.

Тойво тотчас же запихал в его рот воронку из свернутой мокрой газеты и утрамбовал ее пальцами.

Тюремщик удрученно хрюкнул.

— Сейчас я могу выковырять тебе глаз, — сказал Антикайнен и для пущей убедительности приложился к щеке несчастного кончиком ложки, которую он предварительно заточил о стену до вполне острого состояния.

Рука у вертухая сильно торчала, как указатель, в камеру, а прижатая к окошку голова бешено закрутила глазами. Что-то его в нынешнем положении не устраивало.

— Я очень люблю кушать свежий глаз с живого человека. За это меня и прозвали «людоедом», — спокойным голосом опять проговорил Тойво, но поспешил добавить, чтобы его собеседник не вздумал грохнуться в обморок. — Но ты можешь достать другой рукой ключ и отпереть камеру. Тогда я не буду есть твой глаз.

Голова жалобно хрюкнула, и стало слышно, как с той стороны вертухай водит рукой с ключом по двери, норовя попасть в прорезь примитивного, но тяжелого замка-засова.

Наконец, тюремщику это удалось, и дверь под напором тела распахнулась.

— Вот и молодец, — сказал Антикайнен, втаскивая едва живого от страха вертухая в камеру. — Теперь тебе надо раздеться.

Пока тот дисциплинированно выполнял это распоряжение, Тойво не удержался от похвалы:

— Медвежьей болезнью не страдаешь — крепкий парень.

Он переоделся в форму, несколько не по росту — форменные брюки оказались очевидно коротки — походил по камере, поводя плечами, словно примеряясь к новой одежде. Потом связал охранника своей веревкой, оставив кляп во рту. Тележку с едой также вкатил внутрь.

— Не пройдет и часа, как тебя освободят, — сказал Антикайнен. — Пока же располагайся, как у себя дома. Пользуйся, как говорится, всеми удобствами.

Вертухай недовольно заерзал на кровати.

Тойво знал, куда идти, он помнил все повороты, количество ступенек в переходах, но вряд ли эти знания могли бы помочь выбраться за стены застенков. То есть, конечно, за тюремные стены.

Одиночные камеры, в одной из которых он сидел, располагались в отдельном крыле крепости, в подвальном этаже. Если здесь не было никаких караульных помещений, то дальше, подымаясь на жилой, так сказать, уровень, помимо караулок встречались какие-то подсобки, где-то охранялась оружейная комната, опять же — малые залы для допросов, кабинеты следователей и надсмотрщиков. В общем, кури бамбук и пой песню.

  Локоть к локтю, кирпич в стене.

  Мы стояли слишком твердо, мы платим втройне.

  За тех, кто шел с нами, за тех, кто нас ждал.

  За тех, кто никогда не простит нам то, что…

Тойво понимал, что его выдавал не только странный внешний вид — маленькая форма и отпущенная неухоженная борода — но и запах. Можно плескаться, хоть заплескаться в тюремной раковине, но запах затхлости может удалить только сауна, либо в крайнем случае — не хотелось бы говорить: на худой конец — душ с самым обыкновенным хозяйственным мылом.