План Диссертанта - [35]

Итак, два дела были полностью закрыты. На молодого шведа в адвокатских кругах начали смотреть с уважением. Даже Корхонен позвонил поздравить, так и не дождавшись положительного ответа на свою записку.

— Молодец! — сказал он. — Отличная работа. Однако впереди еще много битв, так что пусть твой клиент не забывает нашего предложения.

Арвид пообещал, что в ближайшее время напомнит о предложении сделки, но сам мало верил, что Тойво все-таки проявит какую-то заинтересованность. Он уважал своего подзащитного, но не мог его понять, как бы ни пытался.

В последующих процессах на вопросы суда Антикайнен отвечал только по существу вопроса, проявляя немалое знание обстоятельств своего дела, включающие свидетельские показания, ссылки на Закон и уголовное право. Он сумел выучить все ключевые моменты, на которые ему указал адвокат, и достаточно логично ссылался на них.

В Хельсинки началось рассмотрение дела о гибели курсанта Марьониеми. Пикировка Арвида и Хонка по поводу законности нахождения несчастного молодого парня, добровольца, на территории Советской Карелии достигла такого накала, что на суд начали приходить незадействованные финские адвокаты и молодые люди прокурорского корпуса. Для них это было учебным пособием и гимнастикой ума. О том, что судят «людоеда», как его представляли все газеты, они как-то позабыли.

Ввиду особой важности этого процесса Антикайнена перевели из крепости Турку в крепость Хельсингфорс. Одиночных камер хватало и там. Арвид тоже переехал в столицу.

Осень 35 года была дождливой, обещая слякотную зиму, что для прибрежного портового города было не в новинку.

  Я рисую на бумаге одиночество свое.

  В подворотне дождик плачет, и меня к себе зовет.

  Серый плащ и серый зонт я возьму с собой во двор.

  Мы друг друга успокоим и останемся вдвоем.

  Серый дождь, завтра ты уйдешь.

  Унося печаль, закрывая дверь.

  Серый дождь, серый дождь.

Условия для Тойво не изменились: никаких свиданий, отсутствие писчей бумаги и карандаша, возможность получать книги из тюремной библиотеки. Сыростью пропитались каменные стены, тюремная роба не спасала от приступов лихорадки. Единственным способом борьбы с полным упадком всех сил были физические упражнения. Тойво настолько проникся уважением к неведомому белочеху Гусаку, автору методики, что даже иной раз принимался разговаривать с ним.

— Если бы хоть разочек в сауну сходить, — говорил он призрачному Гусаку. — Кости надо прогреть, а то полное безобразие получается: сыро, как в могиле.

— Так ты же в тюрьме, стало быть все человеческое тебе должно быть чуждо, — сам же отвечал за своего собеседника.

— И жить не очень хочется, а еще умирать совсем не хочется.

— Вот и шевелись, гоняй кровь по сосудам, напрягай мышцу — чувствуй, что жив пока.

— Эх, чувствую.

Антикайнен напрягался в статических усилиях возле стенки, хватался за прутья решетки и поднимал ноги, изнуряя мышцы пресса. Потом сидел, бессильно опустив руки между колен, тяжело дыша и тупо глядя в угол.

— Тойво! — раздался голос, который он сразу же узнал.

— Игги, — ответил арестант, не поднимая головы. — Ты?

— Я, брат!

— Ну, как там возле Сампо? — спросил Антикайнен.

— Сампо может быть возле каждого.

Тойво огляделся: ни Гусака, ни, понятное дело, иеромонаха Игги в камере не было. Только он и серый дождь на воле. Но почему-то сделалось теплее. Приятное тепло шло, казалось, откуда-то изнутри его организма. Вероятно, потому что вспомнил о своем товарище по несчастью в Соловецкой тюрьме. Надо чаще обращаться в памяти к своим боевым друзьям, тем, кто всегда в трудную минуту приходил на помощь, тем, на кого можно было положиться. От мыслей про них теплеет на душе.

Несмотря на то, что покинул он своих боевых товарищей не по-пацански, но, как уже не раз говорил сам себе, никогда их не предавал.

— Не забывай своих друзей, — сказал голос Игги. — Помощь друг другу — вот что такое дружба.

— Ага, друг познается в беде, — ответил Тойво старой, как мир, истиной.

В детстве друзья — это те, с кем тебе интересно играть. В юношестве — те, кто тебе помогает и кому помогаешь ты. Во взрослом уже возрасте — те, кем ты дорожишь и стараешься не беспокоить своими проблемами. Правда, существует к этому периоду жизни одно немаловажное уточнение — друзья все равно придут на помощь, если деваться больше некуда.

На суде начались слушания свидетелей по делу об Марьониеми. Выступали родители молодого добровольца, говорили об идее, о долге и прочую пургу. Их понять было можно: что власть им наплела, то они и приняли. А коммерческую составляющую финского вторжения в Карелию 1922 года они не вспоминали, и то, что его бросили свои же драпавшие со всех ног товарищи — тоже.

Потом потянулись какие-то ветераны тех боевых действий. Они все, в основном, говорили одно и то же. Все знали Антикайнена в лицо, все были наслышаны о его чудовищной жестокости.

— Позвольте мне слово! — сказал с места Тойво, когда закончилось одно из выступлений. Обращение «ваша честь» он намеренно избегал. — Хочу внести предложение.

— Вам будет дано слово в конце заседания! — гневно встрял обвинитель Хонка. — Если вам хватит наглости говорить после таких ужасных обвинений.