Пламя свастики (Проект Аугсбург) - [13]

   Клер отбросила рыжеватую прядь с лица. Лоб человека в сером пошел горизонтальными морщинами. В камине щелкнул уголек. Клери он напомнил лопнувший воздушный шарик, Виктору - далекий револьверный выстрел за окном лубянской тюрьмы, за грубо сваренной решеткой. Человек в сером дернул седоватой бровью. Виктор продолжал:

  -- Он не предатель - пока. Он ненадежен. Страх разоблачения и смерти слишком силен для него. - "Пусть лучше тебя считают трусом, считай, что я дарю тебе твою дурацкую жизнь..." - Он на пределе, так я понял. 0н может сломаться в любой момент. Выведите его из подполья, но не временно, а навсегда; удалите от дел, делайте, что хотите, но больше такому доверять нельзя. Вообще нельзя. Понимаете? Он погряз в поражении. Он из тех, кто однажды сломавшись, восстановиться уже не сможет. Не та натура.

  -- Я верю вам. - Седоволосый наклонил крупную, грубоватую голову. Девушка вздохнула и промолчала. Она не отрывала глаз от русского. Этот странный, невозможный в природе человек впервые показался ей не то демоном, не то... Кем? Один Всевышний, верно, знал. Но не ангелом.

   Она нашла его в садике позади дома. Старое здание из серого камня с потемневшей черепичной крышей, словно из рамы, выступало из зеленых зарослей. Два кипариса темными свечками стерегли лестницу в сад. На Клери было простое белое платье с низким вырезом - она только что вернулась от друзей отца. Виктор сидел прямо на траве в позе индусского божества, опустив черноволосую голову. Пиджак его чужого коричневого костюма валялся рядом, зеленый свитер обтягивал массивный, тяжелый торс от природы сильного человека.

  -- Присаживайся, если не боишься сырости. Вечер уже... - сказал он тихо.

  -- Не боюсь. Полюбуемся на закат?

  -- Ты сама решай.

  -- Тогда посидим.

  -- У нас это называется "сумерничать". Извини, я не могу точно перевести это слово.

  -- Я все равно понимаю. Тебе здесь плохо?

  -- В концлагере было хуже, если это тебя интересует...

  -- Я сказала, не подумав. Из...

  -- Все. - Он вскинул руку. - Больше не извиняйся. Я сам виноват. Понимаешь, у вас все чужое... Вот даже трава - в пять сантиметров высотой. Ни больше, ни меньше. У нас этого и не вообразить...

  -- Тоскуешь?

  -- Меня на родине предали и продали. Но ведь земля в этом не виновата. В России совсем особенные закаты. Ты бы знала, как это хорошо - наш родной закат! И чтобы лес, и поле, и река! И никого рядом.

  -- Совсем никого? У тебя там остался кто-то, кроме родителей?

  -- Я сирота. И все "кто-то", что были... В общем, их для меня больше нет. Я никогда их не увижу. Даже если выживу.

  -- Не надо так мрачно, Вик, пожалуйста.

  -- Я никогда не смогу вернуться домой, милая, а они не покинут Россию. Моя родина выпала из нормальной жизни. Но и здесь сейчас не лучше, Клер... Господи, как я не хочу больше ни в чем участвовать!

  -- Ты нам очень помог.

  -- Помог. И придется помогать еще. Но хоть бы не убивать больше! Хоть бы не убивать, дьяволы возьми эту войну! Ты знаешь, в детстве я боялся случайно причинить кому-то боль. Серьезно, такой вот странный страх. Я ненавижу причинять боль, Клери. Я ненавижу все, что причиняет боль!

  -- Я очень тебя понимаю... - она погладила его по плечу, чувствуя ладонью, как напряглись мускулы. Потом прижалась кудрявой головой к его спине. Виктор не обернулся. Он словно ничего не ощущал, подняв лицо к небу. Клери показалось, что он плачет, но он обернулся, и она поняла, что ошиблась. Глаза его были закрыты.

  -- И теперь у меня десятки мертвых за спиной. Знаешь, у человека легко ломается шея. Только громко хрустнет. Это проще всего. Меня там хорошо выучили, дома...

  -- Вик, не надо. Ты меня пугаешь.

  -- Тебя? Тебе-то я не причиню вреда никогда. Успокойся.

  -- Да разве я об этом! Вик, Вик...

   Сумерки опускались на Арнхейм. Островерхие черепичные крыши прояснились на фоне оранжевой полоски, но и она истлела тихо и скоро. Остался только отсвет в облаках на западе. На плацу перед эсэсовскими казармами залаяла овчарка.

   Девушка легко поднялась с земли, оглядела темный шуршащий сад. Знакомые кипарисы чем-то встревожили ее.

   - С тобой завтра хочет встретиться один человек. Он говорил, это очень важно. Прости, я снова втягиваю тебя...

  -- Я же сказал: не винись. Я все еще солдат.

  -- Хорошо.

  -- Клери!..

   Она обернулась на пороге. Неизвестно, зачем, но ей очень хотелось бы сейчас узнать его мысли. Он стоял, руки в карманах, здоровенный, плечистый, и лица уже не было видно в сумраке.

  -- Клери, я даже не знаю, когда я перестану им быть. Если вообще перестану.

Глава 6

   - Но смелым сопутствует удача, -

   может быть, нас еще ждет успех.

Р. Хаггард

   У "Москито" заканчивалась пленка.

   Сии птенцы гнезда "Де Хэвилленд" единственные из британских самолетов могли до середины войны летать над вражеской территорией днем без прикрытия истребителей. Деревянная двухмоторная машина без вооружения вызвала когда-то настоящий шок у бравых английских военных, породив прозвище "Мечта термита".

   Разведчик сверху был окрашен оливковыми и серо-голубыми пятнами, снизу в цвет "утиных яиц" и теперь почти сливался с пейзажем. В низких облаках его покачивали с крыла на крыло порывы предгрозового ветра, и капли усеивали сине - красные круги на плоскостях, но тотчас же их уносило воздушным потоком. Осталась последняя кассета.