Пламя - [8]

Эта эволюция происходит столь быстро, что прилетевшие на Венеру с последней экспедицией не могут успешно конкурировать с измененными людьми. Создается совершенно новый вид. К году 36 000 000 гравитационные срезывающие силы раздробляют Луну, и ее фрагменты образуют кольцо вокруг Земли, напоминающее кольцо Сатурна. Генерируемая жара столь сильна, что люди вынуждены отступить в каверны, находящиеся под поверхностью планеты. После того как кольцо стабилизируется, Земля снова заселяется.

В конечном счете звучит предложение обосноваться на планете Юпитер, и начинают выводить коренастых, искусственно задержанных в росте людей огромной физической силы. Если все пройдет удачно, будут предприняты попытки колонизировать внешние планеты. Уже предсказано, что в ближайшие 250 000 000 лет солнечная система войдет в ту область космоса, где наблюдается гораздо большая плотность звезд, и можно будет попытаться заселить необитаемые планеты уже там, пусть тогда и понадобятся путешествия длиной в 100 000 лет. Прогноз заканчивается так: «А есть ведь и другие галактики».

В эпилоге Холдейн заявляет, что человек должен работать не только ради индивидуального счастья, но и во благо сообщество и, в расширительном смысле, всего человеческого рода; он должен планировать в космическом масштабе, на миллионы лет вперед. Несмотря на всю масштабность представленной в эссе картины, полный текст «Последнего суждения» — это всего-навсего 7 000 слов.

Холдейн к тому времени уже был знаменитым ученым, внесшим и продолжавшим вносить большой вклад в развитие науки генетики. Широкой публике он был даже еще больше известен как имеющий склонность к полемике популяризатор науки, не скрывавший своих левых убеждений. Склонность к научной фантастике не оставляла его никогда. «Последние и первые люди» ему понравились. «Где вы прятались все это время?» — написал он автору. Позднее, в 1958 году, он послал полное восторженной похвалы письмо Фреду Хойлу, чей роман «Черное облако» восхитил Холдейна, помимо всего прочего, реалистичным описанием жизни ученых и концепцией разумных облаков.

Убежденный в том, что он действительно нашел свое истинное призвание, Олаф Стэплдон начал уменьшать количество читаемых лекций и проводимых по вечерам специальных занятий, чтобы иметь больше времени для писательской работы. Это означало, что он почти всегда будет дома и под еще большим контролем. К счастью для жены, он всегда оставался максимально доброжелательным, уравновешенным, крайне редко повышал голос и, с виду, проявлял интерес решительно ко всему, относилось это к его работе или же нет. Гостям в доме всегда были рады, и потому отношение к ним было исключительно учтивое и обходительное. Олаф обладал талантом распознавать их личные тревоги и охотно помогал всем чем только мог. Он был внимателен не только к родным, но буквально к каждому встречному.

Агнес Сгэплдон имела множество собственных интересов, в число которых входили община, школы и различная местная деятельность. Она находила мужа всегда готовым выслушать подробности всех этих проблем, серьезно оценить их степень и предложить решения. Это неизбежно приводило к высочайшей степени любезной взаимности с ее стороны. Олаф нередко использовал ее как звукоотражатель для своих идей, а ее содействие в конечной проверке рукописей помогало придать им их безупречную ясность. Часть этого предполагала проверку орфографии, которая, по словам Агнес, не относилась к сильным сторонам ее мужа. После его смерти именно ей пришлось переписывать черновики «Открытия глаз» с их не всегда поддающимися расшифровке аббревиатурами и заниматься прочими деталями, предваряющими публикацию.

Большим подспорьем в их отношениях было прекрасное чувство юмора Олафа. Он обожал добродушные шутки и вступал в дух веселья при первой же возможности. Со здоровьем у него никогда не случалось проблем, что, безусловно, способствовало его спокойному, ровному настроению. При всей его беззаботной небрежности он, тем не менее, был крайне систематичен практически во всем что делал — о чем, к примеру, свидетельствует абсолютная законченность его альбомов для вырезок. Вот уж кого бы я точно не назвал рассеянным профессором!

Доказательство его самозабвенной любви к детям по-прежнему находится в этом доме. Втиснутый в стену книг, многие из которых Олаф унаследовал от отца, вот он — небольшой томик, озаглавленный «Стихи для Мэри и Дэвида». Это собственные (и очень хорошо написанные) рифмованные стишки Олафа для его детей, написанные от руки и проиллюстрированные им же в цвете. Добрую половину своей жизни Стэплдон по-дилетантски занимался живописью. Одно время он даже посещал некую лондонскую художественную школу. Один результат этих посещений все еще висит в доме Стэплдона — нарисованная им картина, которую я бы обозначил как: «Кукурузное поле во время жатвы». Она показывает хорошее восприятие цвета и стиль, пролегающий между реализмом и импрессионизмом. Некоторые читатели будут удивлены, но он сам нарисовал обложку к английскому изданию своей книги «Странный Джон». Оригинал выполнен карандашом в розовых, синих и черных тонах и как визуализация, иначе говоря — мысленное представление, главного персонажа романа просто поразителен!