Пламя потухшего вулкана - [47]

Для восстановления моей этики Рома предложил на выбор несколько действий, из которых больше всего пришлось по душе написание и рассылка в различные инстанции писем с выражением общественного беспокойства. Появиться ему было немудрено. Наш Питерский Институт мозга человека Российской академии наук (ИМЧ РАН) провел более трехсот операций на мозге для лечения наркомании. Операции не были разрешены к применению Министерством здравоохранения РФ, и представляли собой продолжение хирургических экспериментов, провалившихся в ряде других стран. ИМЧ РАН не информировал об этом пациентов и брал за проводимые над ними опыты баснословные деньги. Безусловно, Комиссия располагала неоспоримыми доказательствами: свидетельскими показаниями, официальной перепиской с прокуратурой и даже одного выигранного судебного дела <2; с. 25–26>.

Рома, конечно же, сделал намек, что я мог бы стать волонтером (несколько дней в неделю принимать неоплачиваемое участие в работе), но я тогда был охвачен лихорадкой по созданию Центра знаменитостей и, объяснив наши трудности, отказался. Вместе с тем я пообещал оказывать содействие, если позволит время, поэтому, хотя и изредка, мы, все же, стали видеться.

Потом Комиссия перебазировалась в одно из помещений бывшей поликлиники на «Нарвской» и, спустя два года после первого знакомства, мне предложили уже иной статус — «Члена ГКПЧ». Если не считать формальностей, для этого требовалось делать ежегодное пожертвование не менее полутора сотен у.е. (что было решающим условием) и хотя бы иногда, с пользой для общего дела, появляться в штаб-квартире или на акциях. Последнее, однако, выполняли далеко не все, но в Комиссии на это смотрели сквозь пальцы. Борьба за уважение к человеческим правам вызывала во мне глубокое сочувствие и, поскольку почетное звание ее активиста требовало относительно немногого, я согласился. Прошлогодний уход из «Сент-Хилла», казалось бы, должен был этому помешать, но Рома с остальными смог меня убедить, что, являясь основателем, Церковь Саентологии играет лишь вспомогательную роль, а устав самой Комиссии не регламентирует, быть мне саентологом, или нет; главное — желание действовать во имя освобождения планеты от подавляющего влияния психиатрии.

Периодически я стал помогать в организации различных мероприятий, которые устраивались в общественных местах с целью создавать в сознании людей отрицательный образ психиатров и психологов; собирал подписи в поддержку проекта поправки к Уголовному кодексу РФ об уголовной ответственности за проведение экспериментов на людях без их информированного согласия; посещал в качестве свидетеля казематы психиатрической больницы на набережной реки Пряжки. Многократно принимал участие в распространении разоблачающих материалов у Института мозга человека РАН, больницы № 3 им. Скворцова-Степанова, в Медицинской Академии им. И.И. Мечникова, Педиатрической медицинской академии, а также пикетах у городского Министерства здравоохранения и приемной Полномочного представителя Президента РФ по Северо-западному Федеральному округу.

Сказать, что я всегда сам рвался вершить справедливость, было бы нечестно. Обычно это происходило как раз наоборот и начиналось с телефонного звонка Ларисы Новицкой, которая, используя самые жесткие ТУ, принималась, как бы невзначай, обесценивать все, что мешает оказанию помощи Комиссии. Она почти всегда говорила что-либо, заставляющее чувствовать свою вину в случае отказа от ее просьбы, ставя в пример стандарты МО-шников, коим такого рода «эгоизм» вменяется в вину, как этическое преступление со всеми вытекающими. Иногда она намеренно создавала обстоятельства, когда обещание давалось по инерции или вообще по другому поводу, но интерпретировалось именно так, как требовалось Ларисе. С обычными людьми такое бы не прошло, но честного саентолога можно легко заставить переживать из-за нарушения согласия с чем-либо, пусть даже данного ошибочно, и, манипулируя этим, принудить к исполнению соответствующих обязательств. В то же время я знал Ларису и с другой стороны. Довольствуясь скромной зарплатой и работая на износ, она ежедневно тряслась в пригородной электричке, возвращаясь домой недолго поспать, и сразу же обратно — отстаивать справедливость. Ее возмущали преступления психиатров, особенно в отношении детей, потому что она сама была матерью и, кажется, у нее даже были внуки, которых она очень любила. Лариса заботилась об их будущем и по-своему пыталась сделать его светлее и благополучнее. Думаю, она, как и все остальные, включая меня, не видела другого пути, чтобы реализовать свои благородные устремления и потому шагала там, где шагается.

Еще через год офис ГКПЧ снова переехал — на этот раз ближе к Центру, в помещение, прямо над которым некогда располагалась моя бывшая школа «Преображение». В этот период — перед последней оттепелью в отношении к саентологической религии — я все больше ощущал «пешечность», ведомость Комиссии, а вместе с тем и свою собственную. Тень Морской организации, сотрудники которой уже неприкрыто отдавали внутренние приказы, отчетливо показывала, кто здесь хозяин. Рома, или как стало принято к нему обращаться — Роман Владимирович, добился громадных побед для Комиссии, и не буду спорить — сделал много действительно стоящих дел, чьим бы интересам они не служили. Однако умножающаяся ответственность и громкие регалии неуклонно требовали роста в строго определенном направлении и процесс быстро дал о себе знать. Отвоевывая для Церкви монополию в сфере душевного здоровья, он изменился, и с его прежней обаятельностью стало происходить что-то нехорошее. Не сказать, чтобы он ее окончательно потерял, но она поблекла, стала теряться среди неорганичных, хотя, вроде бы, и технически правильных фокусов стандартной технологии. Тогда-то я и понял — загадка Ромы Чорного, которого я знал раньше, крылась не в том, что он в совершенстве применял саентологические принципы, а в том, что несколько лет назад он просто в большей степени был собой. Следующие слова не значат, что люди не меняются или не должны меняться — могут и должны! Но, я думаю, Рома УЖЕ был Человеком с большой буквы, и Саентология добавила к его положительным качествам ровно столько же, сколько отняла. Во всяком случае я все меньше и меньше стал чувствовать то, что прежде меня так в нем восхищало и что мне так хотелось взрастить в себе, чтобы стать лучше и счастливее.