Пламя Победы - [2]

простить не надейся.

Я видел —

и сердце сжималось от боли,

как колос,

сгорая,

безмолвствовал в поле;

как сироты-копны

чернели рядами,

не вставши,

не выросши

в небо скирдами.

Напрасно на помощь,

объятья раскинув,

спешили к ним

жители городские.

Вся сила полей

поднималась стеною —

и жатки ломались

под их гущиною.

Что сделаешь здесь

без привычной сноровки?

И пальцы не хватки,

и взмахи не ловки;

как ни нагибались

и как ни старались, —

зерно оплывало,

поля осыпались.

Что сделают здесь

старики да старухи?

Где нужные в срок,

позарез,

нарасхват

умелые, сильные, ловкие руки?

Они — на фронтах!

Под ударом — Москва.

Москва под ударом!

И малым и старым

тревога и гнев

обжигают сердца,

лишь весть пролетела:

«Москва под ударом!» —

приспело нам время

стоять до конца.

По волжским белянам,

по камским бударам,

на юг и на север,

в закат и в рассвет

страна всколыхнулась:

«Москва под ударом!

Вставайте,

спешите,

идите к Москве!»

По русским,

грузинам,

казахам,

татарам —

взметнулось,

как яркое пламя в костре:

«Москва под ударом!

Москва под ударом!

На помощь,

на выручку

старшей сестре!»

Холодною сталью,

змеиной дугою

ее окружает

безжалостный враг.

«Скорее!

Не станет столица слугою!

Нельзя отступить от нее

ни на шаг!»

ЧЬЕ ЧУДО?

Казалось,

что все было кончено…

Мокли

поля сражений,

от крови устав.

Уже наблюдали

немцы в бинокли

железный холод

московских застав.

Город — страны основа —

встал на семи холмах,

бренность всего земного

провозвещая в умах.

Город — земли опора,

воли народной стан, —

о, неужели скоро

будет врагу он сдан?

Каменными шатрами

рухнет, теряя след,

высвистанный ветрами,

пустошью страшных лет.

Жил Рим, горд, —

первым считался на свете;

стал лавр стерт

зубом столетий.

Был Карфаген, Сиракузы, Фивы —

сонмы людских существ, —

мир многоликий, пестрый, шумливый

стерся с земли,

исчез…

Что же?

И нам пропадать,

пав победителям в ноги?

Нет!

Это — вражьим глазам не видать

в будущее дороги.

Такими, —

врага не прося о милости, —

на смертный рубеж

вышли панфиловцы.

Что двигало ими?

Выгода? Слава?

Чем были сердца их

воспламенены?

Они были люди

Советской державы,

они были дети

великой страны.

И сердце ее

продолжало биться,

горячую, гневную

кипень гоня,

и с ходу

бросались в атаку сибирцы,

сквозь скрежет стали,

в развалы огня!..

И все же

Москве было очень худо,

и хмуро на запад

глядели все:

казалось,

бездумье идет оттуда —

от Ленинградского шоссе.

Что же тому дивиться?

В небе все та ж звезда.

Так же Москва-орлица

страждала у гнезда.

Так же —

У Крымского вала,

у десяти застав —

грозно она стояла,

крылья свои распластав.

Видела орды Батыя,

слышала чуждую речь,

маковки золотые

не пожалела сжечь.

Тяжести страшной груда

вбила сердце в тоску;

думалось — только чудо

может спасти Москву!

И чудо это случилось!

Памятное число —

лучиком залучилось,

краешком солнца взошло;

ветром времен раздуло

пламя из-под золы:

танками из-под Тулы,

залпами из-за мглы!

Это — с Верхнего Уфалея,

Кировграда, Тагила, Кушвы

поднимаются люди,

болея,

и заботясь о судьбах

Москвы.

Это — с рек Иртыша и Урала,

общей участью

объединена,

очи зоркие в темень вперяла —

в подмосковные дали

страна.

Это — чудо

сплоченного люда,

всколыхнувшего

море штыков;

это — чудо

бессонного зуда

подающих снаряды

станков.

Это — чудо

посеянных всходов,

неусыпных трудов и забот;

чудо новых, могучих заводов,

переброшенных за хребет.

Это — нового племени

сила,

негасимого пламени

страсть, —

все, что выплавила

и взрастила

в четверть века

Советская власть.

И вот я молчанье

песней нарушу,

сложив и припомнив

мазок к мазку

про все, что тогда

волновало душу, —

про новых —

великих времен

Москву.

Не к праху лет,

не к древней были

я воззову…

И вот уж

мнут бронемобили

пути в Москву;

и вот уж мчит мотопехота,

врага врасплох

сбивая влет,

стреляя с хода,

сметая с ног.

Не в мох обросшею руиной,

не стариной, —

Москва встает

среди равнины

живой стеной.

В старинных былях

не ищите:

подобья нет, —

вся юность на ее защите,

вся свежесть лет!

Она,

из каменных пеленок

повырастав,

с Наполеона опаленных

своих застав,

косою плеч своих саженью,

вскрутив снега,

в еще не виданном сраженье

крушит врага.

Артиллеристы

здесь не редкость,

их тесен ряд:

настойчивость,

упорство,

меткость,

скулы квадрат;

и рослых летчиков отряды —

стране родня;

и это — ширь ее ограды

и мощь огня.

Замаскированные в ветки, —

как лес застыл! —

Ждут сообщения разведки

про вражий тыл,

потом, нащупав

вражьи точки,

накроют цель —

и дуб сронил

свои листочки,

а иглы — ель!..

Давно разделали саперы

крутой овраг,

куда, не чувствуя опоры,

сползает враг.

И утро вспыхнет спозаранку

дыханьем мин,

а сверху — бомбы,

с флангов — танки,

и выбит клин!

Такой Москва

стоит повсюду

на сотни верст.

И валит враг

за грудой груды

из трупов мост.

Но вражье зверство

и свирепость —

обречены.

Москва —

неслыханная крепость

живой стены!

ФРОНТ НА ТЫСЯЧИ ВЕРСТ

Была ль то осень

или зима, —

все нынче спуталось в памяти;

казалось,

что время сошло с ума

в своей тарабарской

грамоте.

Я друга давнишнего потерял,

из верных

верного самого, —

ушел в ополчение

и пропал, —

поэта Петра Незнамова.

А сколько

таких же —

незнакомых —

ушло,

неведомых

сколько пропало?

Таких же

и по сие число

забытых Петров и Павлов.

Они собрались

сегодня в кружок,

сосед наклонился к соседу,

и я подойду к ним

на мокрый лужок

беззвучно слушать

беседу:

«Привыкшие

к утратам и потерям,

мы больше

синеве небес

не верим!

Когда над фронтом