Пламя над тундрой - [45]

— Чем могу служить? — Черепахин не скрывал своего недовольства, хотя накануне по-приятельски беседовал с Чекмаревым, но приходил он, чтобы убедиться в отсутствии товаров на складе.

— Требуется медицинская помощь, — торопливо проговорил Чекмарев.

— То есть? — не переставая раскладывать карты, спросил Черепахин. — Вы порезались или голова болит? Могу порошочки…

— У жены Ефима Шарыпова начались преждевременные роды. И, кажется, очень тяжелые, — перебил его Чекмарев.

— Ну и что? Чем я могу помочь? — пожал плечами Черепахин, потер переносицу и сделал глоток кофе из чашки, посмаковал его:

— Вы же фельдшер! — воскликнул Чекмарев.

— Был, был, дорогой Василий Михайлович, — улыбнулся Черепахин и, откинувшись, полюбовался пасьянсом. — Кажется, получилось удачно. Как вы думаете, дорогая Микаэла?

— О да, конечно, — американка игриво смотрела на Чекмарева своими голубыми глазами, потянулась, заложив руки за голову и выставив грудь. Она давно заигрывала с Чекмаревым.

— Господин Черепахин! — повысил голос Чекмарев. — Женщина нуждается в помощи!

— Послушайте, — Черепахин повернулся к Чекмареву всем корпусом и с нескрываемым неудовольствием продолжал: — Какое мне дело до какой-то там чуванки. Рожает — пусть рожает, на то она и женщина. — На его пухлом лице появилась циничная ухмылка.

— К тому же у меня гости! — Черепахин погладил бородку и вздохнул. — Дети без боли на свет не появляются. Так-то.

Микаэла, плохо понимавшая по-русски, напряженно вслушивалась в разговор Черепахина и Чекмарева, переводя с одного на другого голубые глаза, полные любопытства. Она понимала, что происходило что-то значительное, но не могла понять, в чем дело. Американка встала и, оказавшись ростом выше Чекмарева, подошла к нему, спросила, чем он взволнован. Чекмарев коротко объяснил, и Микаэла, коснувшись его широкого плеча, похвалила:

— О, вы заботливый, мистер Чекмарев. Я бы хотела, чтобы и обо мне так заботились, только не по подобной причине. Ха-ха-ха! — Она смеялась, прищурив глаза, но не сводя взгляда с Чекмарева.

— Гости подождут, — не обращая внимания на американку, сказал, едва сдерживая ярость, Чекмарев. — Никто, кроме вас, не может оказать Шарыповой помощь.

— Да поймите, несносный вы человек, — хлопнул Черепахин рукой по картам. — Я давно уже перестал практиковать и… и… не могу, не хочу наконец! Понятно вам?

— Подлец! — коротко, точно ударив хлыстом, произнес Чекмарев, едва сдерживая себя, чтобы не вытащить силой Черепахина из-за стола и не прогнать через все селение. Чуть не сбив с ног Микаэлу, он выбежал от Черепахина. Его трясло от негодования. Быстро темнело. Заметно похолодало. Он остановился и беспомощно оглянулся — что же делать, чем помочь жене Шарыпова? Над Марково стояла тишина. Где-то хлопнула дверь, заскулила и тут же умолкла собака. Темно-синие, почти черные, лохматые тучи, похожие на небрежные мазки, гигантской кистью неподвижно висели в небе, и на его фоне крест на церкви казался черным, зловещим. Все застыло, как бы прислушиваясь к чему-то опасному. В душе Чекмарева шевельнулась тревога, беспокойство.

— Что за черт! Неужели нервы? Все из-за этого гада.

Он обругал Черепахина и подумал: «Сволочь, а не человек. Рядом умирает женщина, мать, а он пасьянс раскладывает». У Василия Михайловича никак не укладывалось в голове поведение Черепахина. Ведь медик! Учили его святому делу — помогать, облегчать страдания людей, а он все забыл, бросил и в коммерцию пустился.

Чекмарев вспомнил рассказы марковцев о Черепахине, о том, что он вместо лекарств с Ново-Мариинска на казенных нартах и катерах товары возил и обменивал их на пушнину и, однако, это не мешало ему по-прежнему из казны получать жалованье как фельдшеру.

— Ну, подожди! — Чекмарев сжал кулаки. — Полный расчет получишь!

Василий Михайлович решительным шагом направился к дому Шарыпова. Оттуда донеслись крики, причитания. Чекмарев прибавил шаг. Из темноты, точно пьяный, качаясь и всхлипывая, вышел Ефим. Чекмарев схватил его за руку:

— Что с женой? Куда ты?

— Нет моей Матрены… нет… Новая изба ей гробом стала. — Шарыпов затрясся от рыданий.

Чекмарев обнял Шарыпова за плечи крепко, бережно, по-братски… Он знал, как Ефим любил жену, и не находил слов утешения. Да и нужны ли они.

2

Беспокойное чувство, с которым Свенсон покидал Ном, постепенно проходило. Стайн оказался хорошим попутчиком. Он ничем не подчеркивал, что стал начальником Свенсона, держался на равной ноге, не прочь был выпить одну-другую рюмку брэнди, перекинуться в карты, поболтать. Но больше всего он любил слушать рассказы Олафа о Чукотке. Было ли это восхищение искренним или расчетливым — Свенсон не задумывался. Стайн уже хорошо представлял себе не только обстановку, в которой ему предстояло работать, но и людей, что было особенно важно. Свенсон оказался неплохим психологом. Он так точно обрисовал чукчей и купцов, что при встрече с ними Стайн мог бы безошибочно узнать, кто из них Бирич, кто Тренев, кто Бесекерский, кто «Северная Семирамида», как назвал Олаф жену молодого Бирича Елену Дмитриевну. В то же время Свенсон очень мало узнал о Стайне, который умело избегал разговоров о себе. Подумав об этом, Олаф сказал себе: «Чем меньше знаю о нем, тем меньше беспокойства», но при воспоминании о грузе Стайна в трюмах шхуны тревога овладевала им. Сумеет ли Стайн незаметно забрать и увезти в тундру оружие? Трудно, очень трудно что-нибудь делать тайно на Чукотке. Там каждый шаг любого человека на виду у всех.