Пламя над тундрой - [27]

— Да, — Олаф поник. Томас сказал Россу:

— Зовите Стайна.

Из передней комнаты вошел белобрысый с невзрачным лицом человек. Его бесцветные глаза, казалось, ничего не выражали. Он стоял навытяжку, как солдат перед офицером, ожидая его приказаний.

— Это Сэм Стайн, — сказал Томас Свенсону. — Сами вы ничего не будете делать без его указаний. Вы слишком известны и при любых событиях всегда должны оставаться в тени, чтобы к вам не было никаких претензий. Стайн же на Чукотке не собирается навечно поселяться. Верно, Сэм? Да ты садись!

— Верно, сэр. — Сэм опустился на диван и усмехнулся, но глаза его оставались по-прежнему холодными. Томас продолжал поучать Свенсона:

— Познакомите Стайна на Чукотке с нужными людьми. Стайн пойдет с вами на вашей шхуне и будет считаться, скажем, вашим бухгалтером. Это позволит ему без всяких подозрений объезжать все поселки под видом проверки того, как ведут учет ваши агенты на факториях, не слишком ли много обманывают своего босса. Ха-ха-ха!

Свенсон только молча кивал, соглашаясь. Вот у него и свой бухгалтер появился, хотя до сих пор Олаф сам вел весь учет, а теперь кто-то чужой будет знать о его подлинных доходах, сделках. Томас успокоил Олафа:

— Стайн такой же бухгалтер, как бегемот — жонглер на проволоке. Так что если он и будет листать ваши счетные книги, то лишь для собственного развлечения… Ну а теперь слушайте, с чего надо начать…

На рассвете шхуна «Нанук» вышла из порта Ном, имея большую осадку, чем накануне. Вечером шхуна приняла на борт ящики с винчестерами, пулеметами, патронами и гранатами. И хотя трюмы были полны, все же для оружия нашлось место. Стайн спал в каюте Свенсона, а Олаф прогуливался по палубе в глубокой задумчивости. Никогда он не выходил в рейс на Чукотку с таким беспокойным чувством, как в этот раз. Свенсон даже не заметил, как «Нанук» миновала портовый маяк и взяла курс на северо-запад к Чукотскому берегу, лежащему за беспокойной равниной синевато-седого угрюмого Берингова моря.

Глава третья

1

Новиков возвращался домой после дневной смены. Зной сменили дожди. Потоки воды размывали склоны сопок, заносили мостовые улиц песком, мелким камнем.

Ноги Николая Федоровича промокли, едва он вышел из заводских ворот. Сапоги прохудились. Хотел вечером подлатать их, да вот должен привести к Роману Берзина. Новиков подумал, что дождь в этом случае все-таки на руку. И стемнеет раньше, вон какая липкая хмарь стоит, и во время дождя не так уж сильно присматриваются люди, больше по домам сидят.

Новиков вспомнил, как он после ареста Антона сам встретил Берзина на вокзале. Новиков пришел в белой рубашке, с большой Библией в красном бархатном переплете и бронзовыми застежками. Он стоял на условленном месте в момент прихода хабаровского поезда и разглядывал говорливую толпу на перроне, пассажиров, поднимавшихся по гранитной лестнице на вокзальную площадь. В этом потоке людей был и тот, кого он ожидал. Какой он из себя? Вдруг, словно из-под земли, появился перед ним молодой человек с переброшенным через руку легким пальто. Сухощавый, в простенькой городской одежонке и соломенной шляпе, с саквояжем в руке, он, приподняв шляпу, спросил:

— Вы от брата? Как его здоровье?

Ответил Новиков, как было условлено, но не мог скрыть своего удивления. Уж слишком молод показался ему этот светловолосый парень — «салага»[11]. Берзин заметил и понял настроение Новикова, но не обиделся, а только улыбнулся своими голубыми, чистыми, как у девушки, глазами. Весь он как-то светился. Его лицо с крупным, немного тупым носом, резко очерченными губами и большим, но упрямым подбородком было белое, едва тронутое загаром. И если бы не тяжелый, нависший над глазами лоб, он казался бы юношей.

Август Берзин — человек твердый, серьезный, знающий дисциплину. Он терпеливо ждал приказа партии, проводя день за днем в маленьком домике Новикова, и только по ночам выходил ненадолго подышать свежим воздухом. Когда выпадало свободное время, Новиков беседовал с Берзиным, обсуждал новости, но о себе Берзин ничего не говорил. Знал лишь Николай Федорович, что Берзин латыш, родом из Цесисского уезда.

И вот сегодня Новиков должен отвести Берзина к Роману. Николай Федорович вошел во двор своего домика, счистил с сапог грязь о скобу, вбитую в крыльцо.

— Наконец-то явился, — недовольно заворчала жена, маленькая старая женщина, когда Новиков вошел в дом. — И где тебя носит? Совсем от дома отбился.

— Ладно тебе, — махнул кепкой Новиков и, зачерпнув ковшиком из кадки воды, жадно стал пить. Переведя дух, позвал:

— Август!

Из комнаты вышел Берзин с тонкой брошюрой в руке. На нем был поношенный костюм и рубашка с расстегнутым воротом. Он вопросительно смотрел на Новикова. Тот стянул куртку и сказал:

— Сегодня пойдем…

— Куда опять? — возмутилась женщина. — Да ты посмотри на себя. Лица нет. Старый, а носишься, как…

— Не авралить, — перебил ее благодушно Новиков. — Давай свое варево на стол.

Не слушая, что продолжала ворчливо говорить жена, Новиков с Берзиным прошли в столовую. Николай Федорович устало опустился на стул.

— Чем сегодня занимался?

— Вот, перечитывал, — Берзин взмахнул брошюрой в оранжевой обложке. — Послушайте, какие замечательные слова в «Коммунистическом манифесте»! — И он громко, с заметным акцентом прочитал: — «Ближайшая цель коммунистов та же, что и всех остальных пролетарских партий: формирование пролетариата в класс, ниспровержение господства буржуазии, завоевание пролетариатом политической власти».