Пламя и ветер - [49]

Мать они уже никогда не увидели. Полуслепая старуха Доличкова в городском доме призрения, куда отправили мальчиков, позднее объяснила им, что ее похоронили. Сироток отдали ей под присмотр.

— Как же я могу за ними присматривать, коли сама ничего не вижу? — жаловалась семидесятипятилетняя старушка.

Мальчикам купили новую одежду — это было поручено усатому стражнику Лесине — и велели вести себя тихо и скромно. С тех пор братья Рейголовы жили вместе с неизлечимо больными и калеками, старыми алкоголиками, молодыми буянами, от которых отреклись собственные семьи, — вместе со всем человеческим отребъем, собранным в доме призрения.

Дом стоял на восточной окраине города, неподалеку от живодерни и бойни, где вечно воняло кровью и падалью, как от громадной гноящейся раны.

Когда в городе узнали о смерти Рейголихи, некоторые чувствительные сердца говорили:

— Ах, какое несчастье, какая беда для детей!

Но таких было мало. Большинству это было безразлично.

Как говорится, чужую беду руками разведу...

Глава седьмая

1

Когда Петршику исполнилось семь лет, мать повела его в школу.

Много детей из раньковских домишек шло вместе с ними в то утро. Мария с нетерпением ждала этого дня и волновалась не меньше сына. И вот она, нарядная, и сынишка в новом костюмчике, с белым, как у девочки, воротничком, вместе с другими соседками, обойдя монастырские развалины, шагают на Карлов холм к трехэтажному школьному зданию, на фронтоне которого видна надпись:

«Будь предан богу и отечеству».

«Богу, да, главное, богу», — думает жена пекаря. И, поминутно наклоняясь к Петршику, твердит:

— Вот и кончилось беззаботное время. Теперь тебе придется рано вставать. Не понежишься в постельке, не поиграешь с Милордом. Теперь у тебя будут свои заботы.

«Какие такие заботы? — недоумевает Петршик. — Что такое заботы?»

Школа походила на большой потревоженный улей.

На обратном пути жена пекаря познакомилась с пани Ержабковой, вдовой учителя, поджарой, приветливой, хлопотливой дамой. Она вела за руки двух дочерей — бледную долговязую Еленку и трехлетнюю пухленькую непоседу Мартичку.

Не успели они и площадь перейти, а Мария уже знала от Ержабковой всю историю ее жизни. Правда, все это она уже слыхала от знакомых в прошлом году, когда вдова, получив скромную пенсию, переселилась в Раньков мыкать горе.

Но Мария, как и подобает воспитанной горожанке, делала вид, что все это слышит впервые, и сочувственно ахала, внимая рассказу о том, что покойный Ержабек был замечательным, образцовым отцом семейства и, увы, безвременно почил, оставив безутешных сирот. Необходимых лет выслуги для получения пенсии сиротам у Ержабека не хватало, а застрахован он был в банке «Славия» лишь на малую сумму.

С тех пор вдова Ержабкова, хоть ей это было не по пути, стала покупать хлеб и булки исключительно у Хлумовых, и очень скоро обеим женщинам показалось, что они знакомы чуть ли не с детства.

Вдова брала товар в долг и рассчитывалась раз в месяц, когда получала пенсию.

Сначала она была точна, потом не очень, и это огорчало Марию, хотя она признавала, что приятельнице действительно иной раз трудно рассчитаться полностью.

— Горькая у нее судьба, не дай бог мне такую, — говаривала Мария. — Не знаю, как бы я жила без Иозефа.

Старший учитель Ержабек был начальником пожарной дружины в селе Лештина, где он преподавал в начальной школе. В соседней деревне Горни Дуб вспыхнул пожар, пожарные стали спасать скот. Перепуганный бык распорол живот Ержабеку. Потрясенная ужасной смертью мужа, вдова поседела еще до похорон.

— При нем я выглядела совсем девушкой, — рассказывала она Марии, сидя у нее в комнатке. — Словно и не родила четырех детей. Никаких болезней не знала. — У Ержабковой даже глаза блеснули от приятных воспоминаний. — Все хозяйство вела сама. А с того дня... — Она погладила свою морщинистую шею. — Видишь, как я постарела. Хорошо еще, что Ладислав, мой старший сын, был уже взрослый и учился на педагога. Луизу — она у меня на два года младше Ладислава — взяла к себе бездетная сестра, что замужем за управляющим графским именьем в Уголицах.

Вдова учителя говорила правильным книжным языком, ну прямо как по-писаному.

— Конечно, есть у меня кое-какие сбережения, — продолжала она, разводя руками. — Не допущу же я, чтобы мои девочки остались совсем без приданого и не могли найти себе солидных женихов.

— Нынче солидные женихи — только чиновники, — заметила Мария. — А ремесленники, как мы, — куда они годятся! Никогда не знаешь, что будет завтра: муж заболеет или торговля придет в упадок. Не угодишь кому-нибудь, к примеру, поздороваешься не так, а люди обидятся, не станут у тебя покупать, и пиши пропало. А уж хуже нет, когда найдут в булке таракана. А чиновник дослужится до пенсии, вот старость у него и обеспечена. Кто служит на почте, на железной дороге, в городской или податной управе, тому бояться нечего. А лучше всех, говорю вам, живется священникам, они ближе всего к богу.

— Они посредники господа бога. — Вдова многозначительно подняла палец. — Потому и отпускают людям грехи. Представьте себе, чего только они не наслушаются на исповедях! — Помолчав, она рассказала историю, которая, впрочем, не имела ничего общего ни со священниками, ни со святой исповедью.