Пламя и ветер - [191]

От ее когда-то кокетливой походки не осталось и следа.

Казармы были забиты людьми, солдаты бродили по казарменному двору, заполняли все сараи и прочие строения, занятые под военные нужды. Рекруты стояли лагерем даже на площади и на улицах; потом их вывели за город, на пустырь, откуда прогнали «Цирк Зруцкого».

Бедный цирк! Ему некуда было деться. Циркачи перебрались к речке, на Сладовку. Но едва они кое-как устроились там, их погнали дальше, за станцию, к железнодорожному полотну. У них мобилизовали лошадей, кроме двух выбракованных, реквизировали фургоны, оставили только один, самый ветхий.

Молодые циркачи разъехались по своим полкам, остался только старый Венделин Мелишек. Но и он ушел в военный лагерь и не вернулся.

— Конченые мы люди, — мрачно сказал Ливора. — Остается только повеситься.

Его жена плакала, слезы застилали ей глаза. Но, услышав эти отчаянные слова, она умолкла, положила руки на плечи мужа и попыталась улыбнуться.

— Сунуть голову в петлю всегда успеется, мой милый. У нас ведь остался один фургон, значит, есть где жить. А разве мы не придумаем, чем заняться? Ты, я и Альберт можем выступать в трактирах. Да и от казны мы получили достаточно, чтобы перебиться в первое время.

Но муж, казалось, не слышал ее слов. Сына Альберта не было дома, он гулял где-то на лугу, в военном лагере. Шум лагеря доносился и сюда, к фургону, — мычал скот, ржали лошади, клубилась пыль, дым от полевых кухонь стоял столбом.

И все время откуда-то звучали военные марши. На многих домах были вывешены флаги.

К Роудному то и дело заходили партийные товарищи, призванные и еще не призванные в армию. Излить свое возмущение пришел и Трезал. Густав и Петр сидели тут, как на службе, а к Петру даже приходила Ева Голинова.

Ева, еще не успев прижиться в конторе страховой компании «Унион», была уволена, как только Англия объявила войну Германии. Директора страховой компании, предусмотрительные дельцы, понимали, что война, охватившая всю Европу, продлится дольше, чем предсказывают австрийские и немецкие «пророки», да и результаты, видимо, будут не те, о каких говорится в венских и пражских газетах. Поэтому «Унион» срочно уволил значительную часть персонала. Надо экономить средства, да и работы, конечно, станет меньше. Кому сейчас охота страховаться?

Увольнения, увольнения, увольнения — только и слышно было во всех фирмах и предприятиях, рассчитанных на мирное время.

Что касается Евы Голиновой, то у нее еще не кончился испытательный срок, так что она даже не могла претендовать. на заблаговременное предупреждение.

Ева плакала. Мечта о жизни в Праге, о встречах там с Петром и его товарищами рассеялась, как дым. Все, все теперь изменится!

Ева собрала вещи и приехала домой. Для родителей это была нерадостная новость; они были так довольны, что у Евы есть наконец работа, а в семье стало одним ртом меньше. Ведь кроме Евы, у Голиновых росло еще трое детей, нелегко было кормить и одевать их. И вот теперь, в такое трудное время, Ева опять дома!

Петр и Ева сидели у Роудного и молча слушали его рассуждения. Портной снова взял себя в руки.

— А я так мечтал о том, что уже никогда не будет войн, что в будущем прекрасном обществе каждый получит все, что ему нужно, никому не придется жить впроголодь, — говорил он. — Работать все будут по восемь часов, восемь часов спать и восемь обогащаться духовно. Заводы будут принадлежать рабочим, земля сельским труженикам. Увы, мечты и действительность — это солнечный день и темная ночь!

Он подошел к окну и привычно окинул взором еврейское кладбище. Несколько птичьих семейств там, уже вторично, выводили птенцов. Птицы кричали и летали так стремительно, словно их преследовал хищник.

— Сколько мы, социал-демократы, намучились, — продолжал Роудный свои размышления вслух, — пока нам удалось создать организацию. Скольких трудов, например, стоило добиться прямого и равного избирательного права и других прав для рабочих. И вот сейчас статья четырнадцатая, передающая всю власть в руки монарха, кладет конец всему этому. Император установил военную диктатуру, объявил войну, а мы молчали. И молчим! Где же наши вожди? Где вожди других партий? Где болтуны, которые на собраниях били себя в грудь и кричали, что не дадут ни одного человека, ни гроша на войну? На империалистическую войну! Все молчат... и я тоже трус! — Он умолк и, собравшись с духом, произнес хриплым и словно простуженным голосом: — Чем дальше, тем очевиднее трагедия человечества. Люди бросают работу и идут убивать друг друга... Трагедия пролетариата, несолидарного, разобщенного...

Петр вынул из кармана письмо Владимира Скалы из Лома и прочитал его вслух. Скала верит, что этот конфликт вызовет большую войну, которая, безусловно, приведет к краху если не Германии, то, во всяком случае, Австро-Венгрии. Падет Габсбургская империя, которая уже много лет угнетает несколько европейских народов и, прежде всего, нас, чехов. Держава Габсбургов — великое зло, средоточие милитаризма, клерикализма, капитализма, германизации. Но придет время, и навсегда будет свергнута монархия, народы вздохнут свободно, в Европе установится социалистический строй, при котором меньшинство не сможет эксплуатировать трудовое большинство.