Пламя гнева - [13]
На четвёртый день Эдвард с трудом сел и взялся за борт плоскодонки.
— Ваше высокопревосходительство, вы подлец! — сказал он уже не в бреду, а при полном сознании.
Берега Айер-Наталь, то низкие, то гористые, поворачивались перед ним, вдали виднелись конические вершины вулканов.
«Весь этот остров за десять-пятнадцать лет можно превратить в цветущий сад…»
Не в сад, а в застенок превращали этот плодороднейший, богатейший в мире остров. Жадные насильники обрекали малайцев на голод у собственного поля…
«Я поеду прямо в Паданг! — думал Эдвард. — Я доберусь до самого резидента!.. Я скажу ему: вы подлец, ваше превосходительство».
Гребцы упирались вёслами в дно, жевали бетель, переговаривались и смотрели на Эдварда. Они не знали, что этот странный белый с воспалёнными глазами несёт с собой угрозу самому туван-бесару.
«Меня прогонят — я поеду в Батавию!.. Я доберусь до генерал-губернатора!.. Я подниму на ноги весь Совет Индии!..»
Плетёные дома Наталя, наконец, показались на гористом берегу. С усилием Эдвард вышел из лодки и побрёл домой.
Земля под ним качалась и кренилась, как дно малайской плоскодонки.
У дверей своего бенгало Эдвард увидел босого метиса в синей форменной куртке. Метис подошёл и взял Эдварда за плечо.
— Контролёр Деккер, вы арестованы! — сказал метис.
Глава восьмая
Тоска по родине
Бамбуковая клетка на высоких подпорках, безоблачное небо над сквозным переплётом крыши, туземная стража внизу. Каждое утро и каждый вечер в тюрьму приходили на проверку.
Генерал Михельс велел держать над заключённым Деккером строжайшее наблюдение.
— Он хуже малайца! — сказал о нём генерал. — Он вор и растратчик.
В натальской кассе оказалась нехватка в две тысячи гульденов.
— Ловкий ход! — толковали в Паданге. — Ловкий ход для старого дурака Михельса. Услал неопытного мальчишку-контролёра в опасную поездку к баттакам, а в его отсутствие обнаружил растрату в кассе!
Все знали, что растрата была сделана ещё при старом контролёре, Ван-Клерене, и что прямое участие в ней принимал сам генерал Михельс.
Эдвард не думал о побеге. Он слушал возню обезьян на соседних деревьях, ночной голос тигра в лесу. Солнце донимало его сквозь дыры в крыше. Он то лежал, распластавшись на полу, слушая биение собственного сердца, то прятался в тень, в угол, и сидел здесь, не двигаясь долгие часы. Лихорадка отпустила его, но на смену ей пришла новая болезнь: тоска по родине. Он вспоминал своё детство, прохладное северное море, сумрачные набережные Амстердама. Он любил книги и море с детских лет, больше всего на свете. Его отец был моряком. Он хотел остаться верен своему детству, мечтам своей юности, книгам. Он хотел остаться верен своему труженику-отцу.
Детские годы Эдварда прошли на берегу канала. Много печального было в них. Почему он вырос такой, не похожий на других?.. Старший его брат, Питер, стал пастором; второй из братьев, Ян, долго был моряком, как отец.
В Амстердаме они жили в доме, который назывался «Морская раковина». Над окнами «Раковины» низко спускалась черепичная кровля, и в зимний день в комнатах было темновато. Всю осень и начало зимы ветер дул с моря, черепицы на низкой кровле подрагивали и звенели под ветром, и крупная рябь пробегала по каналу далеко в город.
Уже по одному названию было ясно, что в доме живёт семья моряка. Над дверью висела медная дощечка: «Энгель Дауэс Деккер, шкипер дальнего плавания».
Отец Эдварда, Энгель Деккер, любил старые торговые суда восточного плавания и никогда не нанимался на другие. Зимою и летом капитан Деккер ходил в одной и той же чёрной примятой шляпе с обвисшими полями и в старинной чёрной куртке, какую носили прежде его отец и дед, фрисландские рыбаки. Он не умел любезно разговаривать с путешественниками, и ни в штиль, ни в юго-западный ветер от него нельзя было добиться больше трёх слов Подряд.
Ругался он только в сильный шторм.
Дома и в тихую погоду отец молчал. Он сидел у огня на кухне, у чугунной решётки, ворошил угли, курил свою треснувшую коричневую трубку и молчал. Он был слишком молчалив даже для голландца.
Когда старшему из мальчишек, Питеру, исполнилось шестнадцать лет, отец взял его с собой в плавание. К переходу через два океана Питер готовился, как в церковную школу: укладывал тетрадки, продувал гусиные пёрышки, захватил и краски с кисточками и перочинный ножик.
— Ты выбросишь эту дребедень за борт в ближайшем порту, — сказал ему отец.
Отец ошибся. Капитан Деккер мало бывал дома и не знал своего старшего сына. Всю дорогу Питер возился с пёрышками и до самого Капштадта не научился отличать грот-мачту от форштевня. Когда же их начала трепать в океане настоящая буря, Питер лёг на койку в кубрике и начал громко молиться. В ту же осень капитан Деккер навсегда привёз сына домой.
— Из этого дурака ничего, кроме пастора, не выйдет, — сказал он жене.
Через пять лет Питер окончил пасторскую школу, а через семь — получил свой первый приход на севере, в Фрисландии.
Следующий был Ян. С Яном вышло иначе. Уже в четырнадцать лет Ян упросил отца взять его с собой в море. По палубе «Доротеи» он бегал, как по знакомой набережной, скоро знал назубок все слова команды и ловко взбирался по вантам.
