Пламенная роза Тюдоров - [42]

Две недели спустя, когда я совсем устала ждать и отчаялась, я вскочила с постели прямо посреди ночи, растолкала Пирто и велела:

– Собирай мои вещи немедля, мы едем домой, в Стэнфилд-холл!

В родительском доме меня, по крайней мере, будут окружать знакомые лица, там я с легкостью найду себе занятие по душе и мне не нужно будет больше быть печальной и жалкой молодой женой, живущей со слугами и простым народом в Хемсби, о которой уже стали шептаться, будто она чахнет по своему мужу и бродит по берегу с распущенными волосами, развевающимися на ветру. Говорили, что в своем белом платье, расшитом любовными узлами, я похожа на привидение, и я все думала: а не станет ли это и вправду моей судьбой? Что, если моя одинокая тень вернется сюда однажды, поселится на этом берегу и будет целую вечность ждать возвращения Роберта? Я содрогалась от этой мысли и молилась, чтобы она не стала пророческой; после смерти я хотела обрести покой, а не влачить жалкое существование в виде бесприютного духа, обреченного бродить по земле на веки вечные, не зная покоя и отдыха. Для меня такой исход стал бы страшным проклятием, моим личным адом, только без пламени и злых демонов. А вот возвращение к привычным мне обязанностям управительницы имения будет более достойным занятием, чем лить слезы и чахнуть без мужа, представляя прекрасных придворных дам, которые одаривают Роберта очаровательнейшими улыбками и бросают на него призывные взгляды, чем окончательно лишая себя сна и покоя. Так что я собрала вещи и отправилась в отчий дом.

Глава 10

Эми Робсарт Дадли Стэнфилд-холл близ Ваймондхэма, графство Норфолк, и поместье Сайдерстоун, графство Норфолк, сентябрь 1550 – май 1553 года

Следующие три года текли медленно, со скоростью улитки, ползущей по стеклу. И каждый раз тоскливое ожидание чуда вознаграждалось лишь короткими, проходящими в спешке, визитами Роберта. Он всегда привозил с собой дорогие подарки, думая, наверное, что щедрые подношения искупят его вину за постоянное отсутствие дома. Но его натянутая улыбка и потерянный вид ясно говорили о том, что, хоть телом он и со мной, его мысли на самом деле витают где-то далеко-далеко. Он прилетал домой, словно вихрь, и так же быстро испарялся, и я снова оставалась чахнуть в поместье одна.

Он никогда не приезжал на праздники, даже на Рождество. Говорил, что в это время особенно нужен при дворе, правда, всегда присылал подарки – щедрые и расточительные – абсолютно всем, даже слугам, но не удостаивал нас своим присутствием. Король и его отец рассчитывали на моего мужа, на его помощь в организации торжеств. Так что, пытаясь скрыть свое горе и улыбаясь, я из последних сил сдерживала слезы, чтобы не разрыдаться всем на потеху, и каждый год проводила канун Рождества и Нового года в полном одиночестве, без своего супруга.

Для проведения традиционной новогодней церемонии мы с отцом вернулись в Сайдерстоун – точнее, в те жалкие развалины, что от него остались; жителей там с каждым годом становилось все меньше. Закутавшись в меховые накидки, надев самую теплую шерстяную одежду и собрав всех слуг, работников и их семьи в укрытом снегом саду, мы развели огромный палящий костер, и кухарка сварила нам целый котел поярка – особого напитка, приготовленного из запеченных яблок, имбиря, мускатного ореха и сахара и названного так из-за белоснежной пены, напоминающей овечью шерсть. Мы торжественно подняли кубки, и как только церковный колокол пробил полночь, вознесли хвалу яблочным деревьям и стали петь им рождественские гимны, поблагодарив наши сады за те плоды, что они дарят нам. Мы просили Бога, чтобы зимняя нагота наших деревьев скорее сменилась ярко-зеленой листвой, а затем – и чудесными, ароматными бело-розовыми соцветиями, которые превратятся в свое время в сочные, спелые, алые фрукты. Музыканты заиграли плясовую, и мы танцевали, пили поярок и ели имбирные хлебцы до самого рассвета, после чего все разошлись по домам, чтобы как следует выспаться.

А в июне, после стрижки овец, мы устроили празднество с музыкой и танцами, на котором угощали всех яблочным сидром и сладкими вафлями с хрустящей золотистой корочкой, испеченными в специальных кованых формочках. Каждую из них украшало изображение покрытой роскошной, густой шерстью овцы, а по контуру шел витиеватый узор из знаменитых сайдерстоунских яблок. А еще мы подавали слугам сливки, чтобы те могли обмакивать в них вафли сколько душе угодно. Им это казалось воистину царским угощением, поскольку обычно наши работники довольствовались лишь собственными сливками из молока, что дают их собственные коровы. У меня на душе становилось радостно и светло, когда я видела, как их лица озаряют счастливые улыбки. Но мое сердце обливалось кровью, потому что Роберт так ни разу и не присоединился к нам во время празднований. Даже когда я улыбалась и хлопала в ладоши, когда мы смотрели на танцоров морески[15], пожирателей огня, акробатов и жонглеров, я не могла забыть о том, что мужа нет рядом, и тоска продолжала пожирать меня изнутри. А когда мы все вышли на улицу в полночь, распевая песни, с поярком в руках и подпрыгивая на ходу от зимнего холода, то отправились на вершину холма, где набили повозку соломой, подожгли ее и столкнули вниз, надеясь, что она остановится прежде, чем догорит сено; тогда эта народная примета сулила бы нам богатый урожай. Я всем сердцем хотела, чтобы Роберт был сейчас здесь, рядом, и чтобы после шумного веселья мы с ним занялись любовью, и я уснула бы в его крепких объятьях, а не забылась беспокойным сном в одиночестве в своих покоях.