Пламенная роза Тюдоров - [150]

Несколько дней спустя Пирто набросила мне на плечи теплый плащ, подбитый мехом, и я, вместе с суетящейся вокруг меня мистрис Форстер и детьми, крепко держащими меня за руки и пообещавшими «всеми силами защищать леди Эми», сошла по лестнице вниз – впервые за все время пребывания в Камноре. Они повели меня в парк, к пруду, но тот оказался покрыт льдом, а потому возле него не обнаружилось ни одной лягушки. Хозяйка дома усадила меня на каменную лавочку, положив на нее подушку, чтобы я могла погреться в слабых лучах зимнего полуденного солнца. Мистрис Форстер воспользовалась редкой возможностью и представила меня остальным двум леди, проживавшим в поместье и занимавшим по отдельному крылу дома.

Сперва она познакомила меня с властной и грозной мистрис Оуэн, седовласой матерью владельца Камнора доктора Оуэна. Несмотря на преклонный возраст, остроте ее ума и языка могли позавидовать многие. Свои мысли она высказывала так искренне и с такой непоколебимой убежденностью, будто это были откровения самого Господа Бога, спустившегося ради нее с небес. Она, несомненно, считала, что каждое ее слово нужно высекать на каменных скрижалях, как десять заповедей. Эта женщина ткнула меня в бедро клюкой и велела повернуться кругом, чтобы она могла как следует меня рассмотреть. Когда я выполнила ее пожелание, старушка тяжело вздохнула, и я так и не поняла, одобрила она меня или нет.

Затем меня представили стареющей красавице Элизабет Одингселс, всеми силами пытающейся сберечь свои девичьи чары, прибегая к помощи хны, румян, краски для век, тугого корсета и искусного портного, питающего болезненную слабость к ярким, кричащим цветам. Она носила весьма открытые наряды с модным нынче при дворе низким корсажем, несмотря на страшный холод, царивший в поместье. Мистрис Форстер как-то прошептала мне украдкой на ухо, что та подкрашивает себе соски. «Не приведи господь, случится “неловкий момент”, и ее грудь выскочит из глубокого выреза платья! Не верьте ее напускному благочестию, если вы погостите у нас подольше, то наверняка станете свидетельницей одного из таких “неловких моментов”. Она, должно быть, еще девицей научилась прибегать к таким ухищрениям, так что теперь этим средством обольщения владеет в совершенстве. Некоторые женщины довольствуются томными улыбками и чуть подкрашенными ресницами, но Лиззи Одингселс этого мало, ей непременно нужно вывалить свое добро из корсажа. Она не раз проделывала подобное на моей памяти, даже как-то устроила представление на похоронах моего дядюшки – упала в обморок, и все мужчины тут же бросились ее поддержать. Один наш знакомый летел к ней, не глядя, куда ступает, и упал в открытую могилу», – гневно рассказывала она.

Я заметила, что мистрис Форстер относится к мистрис Одингселс весьма холодно, много хуже, чем того требовало простое неодобрение ее поведения, так что, обменявшись со мной любезностями, женщина тут же отсела от нас подальше, склонив над вышивкой голову в шляпке, украшенной роскошными павлиньими перьями. Тогда-то мистрис Форстер и поведала мне всю правду.

– На вашем месте, дорогая моя Эми, я не стала бы слишком уж сближаться с Лиззи Одингселс. Она весьма хитра и будет до последнего улыбаться вам в лицо, но в один прекрасный день нанесет удар в спину. За нею водится привычка предавать друзей, – предостерегла меня она и стала рассказывать об их детстве – как оказалось, они были когда-то лучшими подругами. – Мы были очень близки, даже неразлучны. Она была мне как сестра. А теперь… – Она вздохнула и сокрушенно покачала головой. – Скажем так, этот красный корсет соответствует ее истинной сущности, если вы понимаете, о чем я. Она – любовница моего мужа, нет смысла скрывать это от вас, отрицать или пытаться приукрасить неприглядную правду.

Их роман начался, когда мистрис Форстер была enceinte, в положении, как деликатно выразилась моя компаньонка, на всякий случай погладив себя по животу, чтобы я точно поняла, что она имеет в виду. И вправду, леди Дадли вполне могла не знать ставшего нынче модным словечка, которым придворные дамы предпочитают называть такое состояние. Им оно кажется более утонченным и приличным, чем выражения «ждала ребенка» или «была беременна».

– У мужчин есть свои потребности, они не могут им сопротивляться, распутные создания, – продолжила мистрис Форстер, и я сразу поняла, что она имеет в виду не только своего супруга, но и всех остальных мужчин, и что с этой женской участью должно смириться.

Но кое-чего она все же не смогла простить своей подруге.

– Эта подстилка Лиззи Одингселс сама затащила моего мужа в постель! А потом еще и заявила, нахалка, что сделала это ради меня и моих детей, – мол, уж лучше пускай муж изменит с близкой подругой, любящей меня всем сердцем, чем с посторонней женщиной, которая захочет потом за это денег, драгоценностей и шелковых платьев и оставит всех нас без средств к существованию. Ох! – вздохнула она, и одного этого вздоха было достаточно, чтобы понять, что она думает о «дружеских» намерениях мистрис Одингселс. – Если бы мы с детьми не жили с ней по соседству, напустила бы на нее чуму, ей-богу! Да рухни она в лужу на моих глазах, я бы и руки ей не протянула, скорее наступила бы на нее да посмотрела, как она тонет!