Плакат в окне Сиднея Брустайна - [15]

Мэвис. Беда в том, Айрис, что твои двусмысленные остроты нисколько не помогают делу.

Сидней(обдумывает сообщение Мэвис). Так, значит, Фред процветает?

Айрис, сразу все поняв, вскидывает на него глаза.

Айрис. Берегись, Мэвис!

Сидней. Помолчи ты!

Мэвис(вежливо). Сидней, дорогой, ты же знаешь, что Фред не даст денег на ночной клуб.

Айрис. Ночной клуб умер. Да здравствует газета!

Сидней(жене). Это был не ночной клуб.

Мэвис. Газета. (Глубокий вздох и материнское увещевание.) Эх, Сидней, Сидней! Ведь тебе тридцать семь. Когда же ты наконец станешь взрослым? (Качая головой.) Газета, подумать только.

Сидней(ощетинившись). А чем же, по твоему просвещенному мнению, должен заниматься «взрослый» человек?

Мэвис. Я знаю, что твой брат Мэнни несколько раз предлагал тебе место в своей фирме. Тебе повезло, у твоего брата есть положение. Такому, как Фред, все дается гораздо труднее, гораздо.

Сидней. Мэвис, а что, если я попытаюсь — хотя заранее знаю, что это бесполезно, — попытаюсь объяснить тебе, что я считаю своего братца Мэнни неудачником? Я считаю неудачником и Фреда. Они оба с самого рождения приняли сложившиеся обстоятельства. А я признаю лишь те обстоятельства, которые создаю сам. Я сам решаю, что мне делать. Я хочу издавать газету или… или уеду и буду работать шофером скорой помощи в Анголе. Но я ни за что не стану винтиком какой-нибудь компании.

Мэвис(уже ничего не слыша после слова «Ангола», растерянно хлопает глазами). Где ты хочешь работать шофером?

Айрис. Сидней, да ведь ты не умеешь водить машину…

Сидней. А, ладно!

Айрис(уперев руки в бока, Дэвиду). Ну вот, а ты говоришь, что Хемингуэй никуда не годится.

Мэвис. Мне и в самом деле надо идти. (Сестре, тихо.) Ты дашь мне знать, когда Глория приедет?

Айрис(с глубоким вздохом). Мэвис, рано или поздно тебе придется понять, что у Глории собственная жизнь и она не нуждается в материнской опеке. Живи и дай жить другим, вот и все.

Мэвис. Скверная философия, придуманная, чтобы снять с себя ответственность.

Сидней. Мэвис, пожалуйста, уходи. Я вынужден согласиться с тобой, а это всегда меня злит.

Мэвис(натягивая перчатки, Дэвиду). И что же вы пишете, молодой человек?

Дэвид. Вам это неинтересно.

Сидней. Расскажи о своей новой пьесе, Дэвид. Все равно, она сегодня тут такого наслушалась.

Дэвид. Отстань, Сидней.

Сидней. Дэвид предпринял окончательную попытку высвободить театр из тисков ибсеновского натурализма — я точно формулирую, Дэвид?

Дэвид безразлично взирает на них: он неизмеримо выше булавочных уколов.

Одна его пьеса уже репетируется.

Мэвис. Как интересно! А там нет роли для Айрис?

Айрис. Мэвис, тебя не просят.

Сидней. Ничего не выйдет. В пьесе только два действующих лица, оба мужчины — они состоят в браке, а действие происходит в холодильнике.

Мэвис(подозрительно поглядев на Дэвида, отодвигается). Понятно.

Дэвид. Я и не пытался втолковать тебе, о чем моя пьеса, — бесполезно. (Подходит к плакату, читает и поворачивается к Сиднею, качая головой.) Чем тебе на этой неделе не нравится местный «аппарат»?

Сидней. Ты читал «Геккльберри Финна», Дэвид?

Айрис(расставляя тарелки для ужина; кивая на мужа). На этой неделе он играет в Гека Финна.

Сидней(кричит дребезжащим голоском, пародируя актера Хэла Холбрука, который играет словоохотливого, воплощающего совесть человечества старика — Марка Твена). И потому бесконечно счастлив, Айрис! Не нравится тем, Дэвид, что это — «аппарат». «Аппарат» с боссом, который засел там, как в крепости. Не верьте в боссов! Верьте в свободных людей, как старик Геккльберри.

Дэвид(качая головой). Так я и думал. Сидней, неужели ты еще не понял, что после второй мировой войны человечество нельзя делить на плохих людей и хороших?

Мэвис. Совершенно верно. Если присмотреться, политики везде одинаковы.

Сидней(воздев руки, как для молитвы). И воссиял над Западом свет веры новой, и услышали слово новое: (заунывным голосом) «виновны, отец Камю. Все мы виновны, все… Ipso facto[3] всякая вина наша — общая вина… И потому с чистой совестью отвернемся от дел людских… и от мыслей людских…»

Дэвид(сдерживая ярость). Давай издевайся… Куда легче издеваться, чем чувствовать всю боль мира.

Сидней(словно заворожен звучанием этого всемогущего затасканного словца). «Боль»! Да, боль, потому что мы видим те темные расселины, которые ведут в пещеры бездействия, где пребывали паши первобытные предки. (Стоит, согнувшись, свесив руки, затем взбирается на столик, оттуда на диван.) Изначальный дух, породивший прежде всего творца зла, самого Вельзевула. (Почти кричит.) Человек! Жалкая и жадная игрушка (спрыгивает с дивана и воздевает руки к небу) древнего каннибализма и таинственного всеобъемлющего зла! У-у-у! (Просунув руки сквозь прутья качалки, скалит зубы и рычит на присутствующих, демонстрируя философию извечного зла.)

Мэвис. Только сегодня я сказала Фреду: «Что ни говори, у Айрис и Сида всегда услышишь что-нибудь интересное».

Дэвид(наконец немного оживившись). Ну, скинешь одного босса, сядет другой — какая от этого польза?

Сидней. Польза… Дорогой мой, быть полезным — прошу прощения за высокие слова — это значит хоть как-то выражать настроения народа, и все.