Плачут глухари - [4]

Если глухарей на току много, они поют яро, почти не делая пауз, почти не слушая бор. Копалуха-глухарка ходит по земле, слушает певцов и дарит свою любовь лучшему солисту. Она сама приходит на свидание и о своем выборе сообщает менестрелю, поразившему ее воображение, неясным «ко-ко-ко». Глухарь слетает к ищущей его подруге, наступают недолгие мгновения страсти, после чего концерт продолжается.

Рассказывал Леонид Иванович превосходно: это было настоящее сказание о глухаре.

«Благородно! Красиво! — думал Антонов. — Вероятно, глухарь больше мудрец и философ, чем царь природы, погрязший в суете, зависти, в тягомотине душевных переживаний».

Удивительно легко рождались праздные мысли в этом березово-сосновом глухарином царстве. Праздные мысли — это тоже удовольствие.

Поужинав, Костя куда-то незаметно исчез, Антонов сбросил куртку, свитер, скинул тяжелые сапоги, которыми его снарядил Анатолий Ульянович, и побежал к ручью.

На берегу, ставя попеременно ногу на пенек, надраивал сапоги Костя. Они уже сверкали, как стеклянные, но Костя кружил и кружил бархоткой по голенищам, словно хотел, чтобы они вспыхнули от трения. На траве лежала постиранная его гимнастерка с заштопанными на груди дырочками от солдатских значков.

— Что за парад? — удивился Антонов. — Куда ты собрался?

— В деревню.

— В гости? К кому?

— Военная тайна.

— Стоп! Тебя пригласила егерева дочка.

— Нет. Я сам напросился. Я ее спросил: «Можно, я к вам в гости приду?» — «Приходи, говорит. Мне что за дело? Меня все равно дома не будет».

— И ты пойдешь? — удивился Антонов.

Костя защелкнул на узкой талии ремень, тронул расческой густую шевелюру и стал похож на чеченца. Он недавно отслужил в армии, работал и учился в вечернем техникуме, но в нем сохранилась еще легкость, солдатская подтянутость.

— Пойду.

— Понравилась?

— Очень, Василий Андреевич. Красивая.

Ах ты история! Славный, славный денек! Трогательно, что Костя сделал это признание столь искренне.

— А стоит ли, Костенька, — попробовал искушать его Антонов, — за семь верст киселя хлебать? Таких птичек и в городе сколько угодно.

Шофер промолчал, а Антонов рассмеялся.

— Ладно, не слушай меня. Я тебе завидую. Пообедай и исчезай. Пятерку на расходы выдать?

— Спасибо. Но надо.

«Славный денек! — опять подумал словами Леонида Андреевича Антонов. — Вот и любовь с первого взгляда». Раздевшись, он забрел по колени в ручей и по альпинистской привычке обмылся холодной водой. Припекало. На синеньком небе — чисто, вершинки берез парят застывшими фонтанами. Покойно, благолепно, как в храме. В цветущем тальнике нежно чиликала невидимая пичуга, гудели шмели. «Ну что ж, кандидат, дыши, смотри».

Проводив Костю, Антонов вернулся к костру. Посидели еще, разговаривая о том, о сем, пока не стало смеркаться.

— Ну, спать пора, — скомандовал Леонид Иванович. — Сверчок затыркал.

Договорились: Антонов пойдет завтра с Леонидом Ивановичем вверх по ручью, а Анатолий Ульянович спустится к просеке за болотом, там тоже хорошее место.

В лесу тоненько позванивало, но невозможно было определить, откуда шел этот звон. Силуэты деревьев загустели, большая береза на той стороне ручья расчертила небо тонкими иероглифами.

4

Антонов проснулся от смутных звуков. Он высунул голову из мешка — было темно — и долго не мог понять, откуда идет этот завораживающий шум. Но вот в темноте сосны блеснула, качнувшись, звездочка, и он догадался: это шумит лес от верхового ветра. Анатолий Ульянович и егерь поднялись и, шепотом разговаривая, курили, пряча в рукава сигареты. Антонов едва различил их, сидящих под деревом.

Присоединившись к ним, он тоже налил себе вчерашнего чаю с брусникой. «Если я тут что-нибудь увижу, — подумал он, — это будет чудо. Мне страшно, мама».

— Скачите только под шиканье, — шепотом инструктировал его Леонид Иванович. — Прыжок — и замрите. Песня его — чиш-шик-туррлл-ля… Не забыли? Под нее и прыгайте. А там уж сами глядите.

Напившись чаю, они поднялись и пошли — Леонид Иванович впереди, Антонов со своим «зауэром», спотыкаясь, — сзади. Молча перебрели ручей, стараясь не шуметь водой, начали подниматься на пригорок. Шагов Леонида Ивановича он не слышал, только видел его двигающийся силуэт в телогрейке, в танковом шлеме. Казалось, егерь не шел, а беззвучно плыл над землей. Антонов со страхом подумал: уйди от него Леонид Иванович, он не сделал бы и шага, потерявшись в темноте. «Разведчик из меня вышел бы из рук вон плохой», — усмехнулся Антонов, держась как можно плотнее к Леониду Ивановичу.

Егерь остановился и начал прислушиваться. У Антонова замерло в груди: сейчас откуда-нибудь справа или слева раздастся и понесется по лесу… Почему-то он думал, что это будет не «цок-цок-цок», а «дон-дон-дон» — что-то похожее на перезвон колоколов. Вверху шуршало, шумело, где-то зловеще, с паузами скрипела сухая ветка.

Егерь шагал беззвучной своей походкой, поворачивая голову то вправо, то влево, вдруг останавливался и слушал. В верхушках сосен мерцали звезды, а впереди, в той стороне, куда они продвигались, уже серело, будто за лесом включили запыленную люминесцентную лампу. «Увидь меня сейчас кто-нибудь из наших, то-то было бы смеху, — думал Антонов. — Дрожащий куренок с ружьем, барахтающийся в темноте. Вылети глухарь, я со страху брошу ружье и убегу».