Плач третьей птицы: земное и небесное в современных монастырях - [88]

Сестры же, старательно отметая какие-либо собственные заслуги, объяснили: так влияет монастырская благодать, в доказательство же предъявили две фотографии одной и той же лошадки, в день поступления и через полгода: костлявое, заросшее клочковатой шерстью приземистое животное с затравленным взглядом превратилось в стройную, длинноногую, полную гордого достоинства красавицу.

Розанов, «очарованный, восхищенный» увиденным в обители, предполагал «сильное, колоссальное, разбивающее всякое сопротивление» влияние монашества на народ{742}. Возможно, когда-нибудь сбудется и это, если Господь еще продлит дни мятежному человечеству. Мир существует только благодаря молитве монахов{743}, говорили древние; не исключено, что и ныне его судьба решается в мыслях тихого мальчика в круглых очках и шустрой девочки с бантом, которых в свое время призовет Господь служить Ему в монашестве.

Когда-то в Интернете была опубликована беседа со старцем Афонским Петронием:

– По-настоящему монахом я стал после семидесяти лет…

– А в каком возрасте вас постригли?

– Ну, тогда я только по имени был монах…

– А все-таки, в каком возрасте вы пришли к этому?

– В четырнадцать лет я ушел в монастырь, в 1930 году… Уже семьдесят лет как постригся…

Так что скоро только сказка сказывается. Требуется немалое время, чтобы стать монахом, то есть, избрав этот божественный и блаженный путь, достичь предела его – в человеколюбии, сострадании, душевном благородстве, стойкости и обрести благодать любви, сочетающей людей с Богом и друг с другом{744}.

В северном монастыре, то ли на Валааме, то ли на Соловках, в давние времена случилась история: приплыл по водам статуй святителя Николая. Многие сочли обретение чудесным и знаменательным, лишь один старец качал головой, приговаривая: не наш… не наш, имея в виду, как думали, инородность скульптурного изображения для русской традиции. Изваянный иерарх глядел сурово, а вскоре проявил строгость и на деле, заушив святотатца, посягнувшего на монастырскую кружку, установленную на площади перед собором. Парализованный вор, внесенный в храм, тихо стонал, сострадательные братия слезно о нем молились, но святитель не исцелил калеку. Бедняга восстал, приложившись к Кресту Господню. А некнижный старец, с самого начала не советовавший принимать чуждый статуй, всё повторял в волнении: не наш, не наш! наш – милостивый!

Вот чего нам не хватает: твердого упования на милость, оптимизма, выражаясь по-мирскому; озираемся, опасаемся, осторожничаем, вслушиваемся во враждебную молву. Кто ни холоден, ни горяч{745}, поймет ли максималиста, уязвленного безумием Христовым? Да ведь с первых же шагов монашества, с IV века, недоброжелателей хватало: и тогда, случалось, ринувшиеся в пустыню на гребне моды не могли понести подвижнических искушений, роптали, уходили, а потом злословили оставшихся{746}. В любую эпоху все силы ада ополчались на монахов, соблазняли, запугивали, чтобы выгнать в мир, сжигали кельи и яростно поносили, ругая сонливыми, ненасытными тунеядцами{747}.

Мир существует только благодаря молитве монахов, говорили древние.

Однако именно в монашестве, и только в нем, сбылось христианство. В монастырях складывалось аскетическое мировоззрение, развивалось богословие, торжествовал евангельский идеал. «Кто были великие учители Церкви всех времен? Монахи. Кто объяснил с подробностью ее учение, кто сохранил ее предание для потомства, кто обличил и попрал ереси? Монахи. Кто запечатлел своей кровью православное исповедание веры? Монахи»{748}. Монашество – сердце христианства; если оно устанет биться, наступит вырождение, мрак и смерть. Что толку уныло взирать единственно на Афон, восхищаясь дистиллированным пространством, где, покровительством Матери Божией, сохраняется истинно монашеский дух? Нас же Она, выходит, не слышит и не знает, для нас всё в прошлом, нам высокое жительство не по плечу.

– Но не так это, не так! – восклицал преподобный Нил Сорский по тому же поводу. – Монашество невозможно лишь для тех, кто своей волей вметает себя в страсти, не хочет истинно покаяться и постараться ради дела Божия. А кто горячо кается, Господь всех милует, и благодетельствует, и прославляет – кто со многою любовью и со страхом ищет Его, на Него одного взирает и творит заповеди Его{749}.

Монашество – сердце христианства; если оно устанет биться, наступит вырождение, мрак и смерть.

Се ныне что добро или что красно, но еже житии братии вкупе; в сем бо Господь обеща живот вечный{750}.

* * *

«Образ жизни мой совсем не таков, чтобы я мог обнять умом этот возвышенный и святой предмет», – так писал Иоанн Кассиан Римлянин, приступая к труду об устроении монастырском. Не подобрать слов пропорциональной степени уничижения, чтобы применить к особе дерзнувшего размышлять о монашестве в XXI веке, не имея ни знаний, ни опыта, ни таланта. Пусть оправданием автору послужит аргумент, воодушевлявший Иоанна Кассиана, что его лепетанье может оказаться полезным братству, да еще преданная любовь к монашеству, прошлому, настоящему и будущему; да не прекратится сие благороднейшее и прекраснейшее установление Божие до скончания века.