Плач третьей птицы: земное и небесное в современных монастырях - [46]

«Дунюшка, – робко заискивала игумения Мария, – я тебя звала, приметя в тебе что-то необыкновенное, но ты, не знаю почему, осталась при себе…»{306}. Это при себе замечательно иллюстрирует старинное наблюдение: озлобившийся брат неприступнее крепкого города{307}. Трудностями окормления матушка делилась с владыкой Филаретом, и он сочувствовал, эффективных рецептов не предлагая: «Как ломиться в дверь сердца к ближнему, когда ее не отворяют?»{308}.

Аристократка, блиставшая в светском обществе живостью характера и остроумием, привлекавшая сердца искренностью и пылкостью нрава, она после пострига провозгласила: «Я вам теперь крепостная слуга!.. Сестры, я у ног ваших… любите любящую вас всех!»{309}. Любовь была потребностью и прибежищем ее измученной души, любовь считала она единственным оружием и аргументом в управлении, и никогда, несмотря на боль от ответной холодности и равнодушия, не сошла с позиции: «Насколько любим начальник обители, настолько он и полезен»{310}.

Но приверженность любви окружающие отождествляют с излишней мягкостью, нерешительностью, дефектом воли. Люди садятся на шею, не умея ценить плодов снисходительности и смиренномудрия, – сказал святитель Григорий Нисский; посему иные начальники, равняясь по ситуации, с подачи Дейла Карнеги прибегают к хитроумным маневрам.

Один настоятель, выделявшийся даже среди настоятелей холеностью и роскошеством одежд, просвещал другого, еще не столь самодовольного: заметь, сделаешь человеку пятьдесят, сто пятьдесят раз хорошо и только один раз против шерсти – всё, ты плохой, а попробуй наоборот – станут в рот смотреть в ожидании милости. Наставляемый обозвал учителя иезуитом, но призадумался, ибо есть, есть в его словах правда, подтверждаемая горькой иронией апостола: вы, люди разумные, охотно терпите неразумных: вы терпите, когда кто вас порабощает, когда кто объедает, когда кто превозносится, когда кто бьет вас в лицо{311}.

– Владыка говорил, может, шутя, – растерянно жаловалась матушка Е., – признак порядка в обители – ненависть к начальнице. Но я так не могу… Она рассказала о впечатлении, пережитом еще в послушницах: как-то всем монастырем ездили в областной центр, сестры в автобусе, а игумения с водителем на форде; был праздник, архиерейское богослужение, потом прием. Сестры ждали: благочинная не решалась без высшего распоряжения скомандовать шоферу ехать домой. Двое вышли подышать и наткнулись на матушку; она шла в сопровождении какого-то священника, веселая, смеялась – и вдруг при виде сестер ее лицо вытянулось, радость моментально улетучилась: «Чего шляетесь! Почему вы еще здесь!»

Е. и через десять лет не забыла, какое испытала гнетущее чувство, наблюдая в окно эту сцену: «Ведь мы до трех часов сидели в автобусе голодные и холодные, пока она пировала!»

Был в XIX веке в Спасо-Яковлевском Ростовском монастыре кроткий архимандрит, выходец из крепостных. Обходился без прислуги, даже полы в келье мыл сам, работал в саду, на кладбище. Случались эпизоды, свидетельствовавшие о его прозорливости. Братия же, естественно, не уважали смиренного старца, потешались над его простотой, обижали. Издевались и над Симеоном Новым Богословом, намучившимся в роли настоятеля, высмеивая его слишком возвышенные идеи, которых, конечно, воспринять не могли; дело кончилось открытым бунтом, едва не дойдя до рукоприкладства.

Часто приверженность любви окружающие отождествляют с излишней мягкостью, нерешительностью, дефектом воли. Люди садятся на шею, не умея ценить плодов снисходительности и смиренномудрия.

Архимандрит Лаврентий (1808–1876) оказался, по заключению митрополита Филарета (Амфитеатрова), слишком добр для Киево-Печерской лавры: казначея обвинили в растрате, возмущение старшей братии рикошетом ударило по настоятелю; укоряя себя в недостатке строгости и размышляя о воле Божией, он увидел в небесном свете преподобного Феодосия, который предсказал ему смещение, но добавил: ты верно исполнил заповеди Христовы в твоем начальстве у нас, за что и Господь тебя помилует{312}.

Разве заповеди Христовы не одни и те же для всех, как и монашеские обеты? Разве не к начальствующим обращены слова: «Кто из вас больше, будь как меньший»?{313} Святитель Кирилл Туровский наставлял Печерского игумена Василия: «С трезвением подражай Христову житию; Господь равно всем апостолам всё подавал, и ты имей общее со всею братиею; общий с нею у тебя Бог, общая да будет любовь, общее воздаяние, общие венцы»{314}.

Прирожденный настоятель о. Моисей, которому Оптина пустынь обязана ее прекрасным и, увы, неповторимым духовным обликом, умелый строитель и рачительный хозяин, считал главенство свое всего лишь волей начальства; а я, говорил, просил и прошу у Господа Бога одного – чтобы быть мне монахом{315}.

А это значит считать себя одним из послушников, стараться о пользе братства, забывая о личных амбициях и обидах: «Приходится и кошке поклониться в ножки», вздыхал архимандрит Антоний (Медведев), управлявший Троице-Сергиевой лаврой; это значит ничего не тратить из монастырской казны на себя и не присваивать себе никакой выдающейся роли, уповая единственно на Господа, а не на свои распорядительские способности; это значит не ожидать благодарности, признательности или простой справедливости. Если всего в достатке, стало быть, Бог дал, рассуждают насельники, аще же