Плач третьей птицы: земное и небесное в современных монастырях - [40]

Со временем, когда дикий нрав преодолен, воздержность во всем входит в привычку и уже не выглядит подвигом; преподобный Исаак Сирин считает телесное делание необходимым на первой, первоначальной степени, затем более важным становится труд чтения, пока не сменится размышлением и молитвой сердца{274}.

И потом, заметил святитель Игнатий, внешняя работа носит характер подготовки земли под посев; не перепахивать же снова и снова; в свое время должны проклюнуться семена, вырасти листья, а там и плоды. В этом именно смысле апостол называет телесное упражнение мало полезным, противопоставляя ему благочестие, которое на всё полезно{275}; Ефрем Сирин благочестие в этой цитате толкует как праведность, а Иоанн Кассиан – как любовь.

Святые отцы обычно не дают прямых советов, четких рекомендаций и назначений от сих до сих, они настаивают на мере физических сил каждого и смысле, то есть соответствии аскетического усилия нравственной необходимости.

Придавать аскетическим упражнениям самостоятельную оправдательную роль значит незаконно, не по правилам подвизаться{276}. По правилам, любое усилие должно иметь целью очищение сердца и вести к духовному познанию. Неразумно вместо реальности устремляться в идеализированную книжную старину, истязать себя потому, что так надо, ради сознания выполненного долга, которое утешает и успокаивает.

Конкретность всегда привлекает и многое облегчает; недаром у Достоевского обдорский монашек, «стоящий прежде всего за пост», предпочитает старцу Зосиме с его необъятными понятиями о всеобщей мировой вине, ответственности каждого, о ненасытимой любви и омывающих слезах – заклинателя бесов и обличителя ученых поганцев отца Ферапонта с его 30-фунтовыми веригами, посконной рубахой, вервием, груздями и видениями, понятного и убедительного в неопровержимой наглядности.

В апокрифическом евангелии Фомы как раз на вопрос апостолов о посте, милостыне, воздержании Господь отвечает: не лгите и не делайте того, что вы ненавидите, ибо всё открыто пред Небом; проверяется богоугодная искренность{277} устремлений. Святой Максим Исповедник говорит: в наших делах и поступках Христос смотрит, для Него ли мы делаем или ради иной причины; всякий подвижнический труд, чуждый любви, не угоден Богу{278}.

Он не требует, чтобы мы терпели как древние: сделай что можешь, но, конечно, всё, что можешь; крайности опасны, т. к. могут привести к срыву или, тривиальнее, увенчаться тщеславием. Богу угодны слезы, падающие мимо горшка, – сказано по поводу одного высокопоставленного, а затем низложенного страдальца, собиравшего обильные горестные слезы в специальный сосуд, вероятно, для предъявления на Страшном Суде.

Святитель Григорий Нисский в трактате «О девстве», касаясь аскетизма, призывает сохранять правильную мелодию и ритм, остерегаясь всего немузыкального, нестройного, несозвучного; нельзя расслабляться, но опасно и натягивать струны сверх меры, чтобы они не порвались. Вообще менее вредно нерадение, чем самомнение, чреватое презреньем к падшим{279}; лучше бороться с нечистотами, чем с возношением, говорит Лествичник. Кроме того, чрезмерность содержит в себе некоторую дерзость, цель вроде удивить Бога своими достижениями, ожидая, конечно, компенсации за них; Иоанн Кассиан усматривал в посягательствах такого рода наущение диавола.

Впрочем, случалось, ошибались чистосердечно, простодушно желая угодить Богу самовольным мученичеством: один подвижник древних времен надумал искупать грехи, вися на веревке над пропастью; ангел снял его со скалы и запретил рисковать жизнью. Авва Паламон, даже на Пасху не вкушавший масла, нажил болезнь желудка или кишечника, страшные боли счел за мученичество и умер, так и не согласившись ослабить пост. Но имени его нет в святцах.

…Устав, что нас от нас же ограждает {280}

И на строгий Твой рай

Силу сердцу подай…

Е. Баратынский

Этот самый авва Паламон был учителем Пахомия Великого. Вероятно, глядя на муки старца, Господь и послал ангела дать преподобному устав на медной дщице с начертанием самых общих правил, они касались:

– еды: позволяй каждому есть по потребности, и пища пусть предлагается для всех вместе. В Тавенисси братия готовили по очереди, на трапезе подавались хлеб, соль, варево из чечевицы или фасоли, овощи, травы; фрукты выдавались на руки и съедались в келии; больным полагались вино и уха;

– трудов: назначай труды, соразмерные с силами каждого. Работали в садах и огородах, заготавливали травы для засолки, собирали финики, плели рогожи, веревки и сумки из пальмовых ветвей, пекли хлеб. Категорически запрещались тщеславные выходки с целью продемонстрировать личное рвение, вроде перевыполнения нормы, соревнования и т. п.;

– одежды: у каждого должен быть льняной левитон с поясом, белая козья или овечья милоть и кукуллий с изображением пурпурного креста. Монашеская одежда, разъясняет авва Дорофей, символична, это снаряжение воина на службе Царя царствующих: мантия без рукавов сковывает и затрудняет действия рук при побуждениях ветхого человека, например украсть или ударить; пояс, препоясывая чресла{281}, напоминает о готовности на дело и умерщвлении плоти; аналав с крестом знаменует веру во Христа и отречение от всего мирского; куколь (камилавка), в старину похожий на младенческий колпак, подчеркивает детскую простоту и смирение монаха