Плач третьей птицы: земное и небесное в современных монастырях - [18]

Разбойники, пришедшие ночью грабить обитель преподобного Антония Сийского, увидели многочисленную вооруженную охрану, которой, разумеется, на самом деле не было; это теперь некоторые монастыри кроме хорошо оплачиваемых казаков держат свору свирепых собак, да еще на ночь выпускают их за ограду, они кусают, пугают и напрочь отвращают от религии случившихся прохожих; между прочим, Маконский собор архиереев в Бургундии (585 г.) запретил епископам, попирая правила христианского гостеприимства, охранять свои дома собаками{99}.

Труд в поте лица определен всему человечеству как обязанность, послушание, епитимия.

Вся суть монашеских трудов именно в мотивации, отличной от хозяйственной этики, принятой в миру, где целесообразность и количество труда измеряется результатом, выгодой, эффективностью. Не для достижения слепой покорности, как нынче, древние старцы благословляли иногда нарушать законы агротехники; они учили делать христианское дело в глубоком презрении к конкретной пользе, воспитывали правильное, православное отношение к труду и считали эту цель важнее забот об урожае. Монашество, как заметил о. Георгий Флоровский, создало особое богословие труда.

Авва Зосима, тот самый, напутствовавший Марию Египетскую, повествует об испытании, которому некий старец подверг брата – образцового огородника: он вырвал и истребил все овощи. Когда на грядке остался один корень, хозяин невозмутимо предложил: оставь, отче, сделаем угощение. Старец просиял, довольный: теперь вижу, ты раб Божий, а не раб овощей!{100}

Соблазн подсчитывать прибыли и строить новые житницы{101} существовал всегда; к тому же нас как-то постепенно, без боя, захватила протестантская мораль успеха, в соответствии с которой бедность, в том числе и бедность монастыря, свидетельствует о глупости, нерасторопности и лени, а не о благородном стремлении к бескорыстию, простоте и свободе. Между тем преподобные Корнилий Комельский, Антоний Сийский, Дионисий Глушицкий, Авраамий Городецкий покидали основанные ими обители с наступлением стабильного материального благополучия; уходили не потому, что искали нищеты, а потому что ощущали ослабление благодати. Ибо, как формулировал Ломоносов, что прибавится в одном месте, то отымется в другом.

С точки зрения идеала богатый монастырь – такой же нонсенс, как богатый монах. Притом, если, скажем, приверженцы преподобного Иосифа Волоцкого в полемике с нестяжателями выдвигали аргумент о милосердии и помощи бедным, то теперь и в оправданиях нет нужды, т. к. нестяжателей не слышно. Преподобный Нил Синайский уже в V веке осуждал увлечение монахов земледелием, торговлей и всякими приобретениями с целью увеличить приятность жизни{102}. Предостерегал от опасностей процветания и святитель Иоанн Златоуст, считавший безопасность величайшим из всех преследований{103}.

Если христианин всячески хлопочет, чтобы преодолеть бедность, он, очевидно, не хочет быть христианином, – отмечал святой Симеон Новый Богослов, – ибо истинному христианину нельзя быть без лишений и нужд{104}. Впрочем, монашеская бедность заключается, может быть, не столько в худых ризах и скудной трапезе, сколько в тревожном ощущении постоянной, с точки зрения расхожего здравого смысла, подвешенности, неуверенности в завтрашнем дне и надежном куске; одна игумения часто видит один и тот же сон: осталась без работы, без зарплаты и нечем кормить детей (которых в той жизни у нее не было).

Если христианин всячески хлопочет, чтобы преодолеть бедность, он, очевидно, не хочет быть христианином, – отмечал святой Симеон Новый Богослов, – ибо истинному христианину нельзя быть без лишений и нужд.

Сытый человек удовлетворен, самодостаточен и хочет только развлекаться разными диковинками – сказано В. С. Соловьевым, но как нельзя лучше применимо к нашему времени, богатому поистине сказочными диковинками: тут и музыкальные центры, и домашние кинотеатры, и компьютеры, и всякие цифровые фото-кино-камеры, и мобильники с наворотами, не говоря уж об изощренном комфорте иноземных автомобилей. Особую рачительность по части технических игрушек проявляют, понятно, в мужских монастырях: сильный пол вообще склонен к строгой, взыскательной заботливости о собственных удобствах{105}.

Размышляя после революции на руинах видимого величия Церкви о причинах крушения, М. Новоселов вспоминает приход под Петербургом, известный многообразной кипучей деятельностью. Посетителю демонстрировали потребительскую лавку, ссудо-сберегательное товарищество, фельдшерский пункт, богадельню, племенного бычка… только в храме было немноголюдно и довольно мертвенно{106}. Примерно так пока и наши новооткрытые монастыри. Хвалимся чем можем: евроландшафтом, зимними садами, кедрами и кипарисами, фонтанами и альпийскими горками, страусами, павлинами и цесарками, верблюдом, осликом и прочей экзотикой, в храмах золото, мрамор, мозаика, отменное пение – но всё это так, пустяки, развлечь архиерея; понты, как выражается один самокритичный игумен; глубину же иноческой жизни измерить мудрено. Однако, надеемся, семя прозябает и растет, а наше дело орошать, пропалывать и хранить посеянное, т. е. молиться, ожидая милости от Бога, Который един возращает