- На том благодарим, батюшка, покорно, - отвечает все мать, - коли милость ваша будет, так у Ефья Петровича девушку желаем взять.
- У Ефья, так у Ефья, ваше дело, - только чтобы с той стороны не было сопротивленья.
- Сопротивленья не полагаем, разговор уж об этом был.
- А тебе она нравится ли? - относится барин к парню.
- Нравится, сударь, - девушку похулить нечем, как быть следует.
И женят таким образом парня в мясоед, между рождеством и масленицей. Но как пришел великий пост, так и начали молодого в Питер сбирать: прибрали попутчиков, привязал он к спине котомку и пошел, а там, месяца через два, и поотпишет что-нибудь, вроде того:
"Милостивеющая государыня матушка Афимья Михайловна и дражайшая сожительница Катерина Ефьевна, просим вашего родительского благословения и навеки нерушимо; о себе уведомляю, что проживаю по тепериче у Веденея Иваныча за триста рублев в лето, и при сем прилагаю десять целковых на подушную, чего и вам желаю.
Крестьянин ваш сын такой-то".
На Петров день и барину оброк выслал, а к Новому году и остальную половину, и сам сошел в деревню. Так он ходит каждый год, а там, как бог посчастливит, так и хозяйство заведет: смотришь - и дом с белендрясами{216} вытянул... Все это хорошо, когда хорошо идет, а бывает и другое.
Летом, в 184..., приехал я в чухломскую деревню Наволоки и, зная хорошо местность, вовсе не удивился, когда на крик моего ямщика: "Эй, десятской, подь сюда!" - вышла молоденькая и прехорошенькая собой баба.
- Ты, голубушка, десятской? - спросил я ее.
Она улыбнулась.
- Я, сударь.
- А как тебя зовут?
- Марьей.
- А строга ли ты?
- Да с чего мне строгой-то быть? Что за строгость такая, я и не знаю.
- Можно ли мне остановиться в этом большом доме?
- Для чего не остановиться... Погодите, я поспрошаю, - отвечала десятский Марья и начала стучать в окошко большого дома.
- Клементий Матвеич, а Клементий Матвеич! Вона барин приехал, на фатеру к тебе позывается!
В окно выставилось мужское лицо.
- Позволь мне, мужичок, остановиться в твоем доме, я приехал по службе, - сказал я.
- Сделайте милость, батюшка, - отвечал тот проворно. - Не больно приглядно у нас...
- Дарья Михайловна, уберите там в горнице, что не надо, - услышал я его голос в избе, а через несколько минут он и сам показался на улице.
Это был лет тридцати пяти видный собой мужик, волосы русые, борода клином; на лбу несколько морщин, взгляд умный, лицо истощенное.
- Пожалуйте сюда на лесенку, - отнесся он ко мне, - уж извините на этот случай, что в таком наряде вас принимаем, дело деревенское... - На нем была наскоро накинутая, значительно поношенная купеческая сибирка. - Ты, любезный, возьми кругом, там под навесом и поставишь, - прибавил он извозчику, - а то тут в ворота не пройдешь; наш экипаж - телега, не громоздка, в калитку продернуть можно.
В сенях, у окошка, сидела худая сгорбленная старуха и что-то ворчала, замахиваясь клюкой на пятилетнего мальчишку, который к ней то подскакивал, то отскакивал.
- Федька! Перестань баушку дразнить! Что ты? - крикнул на него Клементий.
- Она сама начинает.
- Я тебе дам: сама начинает!.. Вот уж пословица справедлива: старый, что малый, целый день у них этакие баталии идут... В горенку пожалуйте, сюда налево, - говорил хозяин, провожая меня.
Я вошел и, осмотревшись, тотчас же догадался, что я у питерщика. Комната вся была оклеена сборными обоями: несколько полосок французских атласных, несколько хороших русских и, наконец, несколько дешевеньких; штукатурный потолок был весь расписан букетами, так что глазам было больно смотреть на него; в переднем углу стояла красного дерева киота с образами и стол, на котором были нарисованы тарелки, а на них - разрезанные фрукты, а около - серебряные ножи и вилки; лавок не было, их заменяли деревянные стулья, выкрашенные как будто бы под орех. В заднем углу стояла кровать с ситцевыми занавесками, к которой Клементий бросился тотчас, как мы вошли, и начал выкидывать оттуда различную дрянь, говоря: "Эк у них тут навалено! Что это за баба необрядная, все ей не в заметку!.."
- Извините уж, батюшка, - прибавил он, обращаясь ко мне, - в чем застали, в том и судите, не чаяли вашей милости.
Я просил его не хлопотать, а велеть, если у него есть, согреть мне самовар.
- Как, сударь, не быть этого заведенья: не те нынче времена и не такие здесь места, чтобы не быть... Дарья Михайловна! - крикнул он в дверь, поживее самовар, да приготовьте там чайник и чашки - все, как следствует, главная причина, перемойте почище.
- Славный у тебя дом, - сказал я.
- Живет, батюшка, по деревне.
- Сам строил или еще старик?
- Нет, уж сам выводил; лес как-то нынче не против старины: крепости и ядрености никакой не имеет.
- А эти цветы на потолке не сам ли рисовал?
- Никак нет-с: чужие по найму мазали.
- Да ты питерщик?
- Питерщик был-с.
- А по какому мастерству?
- Да тоже вот по этой, по малярной части.
- В домах, что ли, расписывал?
- Всяко-с: и по наружности занимались и внутри отделку брали.
- То есть как же?
- Да, то есть стены и потолки по трафарету расписывали, и асторическую живопись тоже немного маракуем.
