Питер - [2]

Выждав несколько минут, он включил фонарь. Это было, как возвращение домой. Человек может долго обходиться без многого: без еды, даже без воды, но без света он просто ложится и ждёт смерти, словно темнота высасывает из него последние силы. Иван повёл головой. Зеленоватая вода уютно колыхалась в узком луче.

Где-то через двести метров будет выход на платформу. Иван надеялся, что лестница сохранилась.

Звери. Самое смешное, что Горьковскую, где был зоопарк, открыли как раз перед тем, как всё началось. По слухам, перепуганные смотрители побежали вниз, в метро, спасаться, а зверей бросили. И, говорят, там сейчас наверху такое… Иван покачал головой, луч фонаря качнулся вместе с ним.

Где же я видел эту штуку?

Ладно, разберемся на месте.

* * *

Обычно станции в питерском метро строили на так называемых «горках», на подъёме тоннеля. Поэтому в самом глубоком месте воды было по пояс, а ближе к Приморской стало по щиколотку. Иван замедлил шаг. Диод вяло моргнул, свет стал уже совсем бледный, приходилось напрягать глаза.

Ну, вот. Батарейки сели.

Найдя место посуше, Иван достал зажигалку и начал греть батарейку над пламенем. Раскалив до того, что держать её стало невозможно — даже в перчатках, вставил в фонарь и взял следующую. Если сделать всё, как положено, батарейки протянут ещё минут двадцать — пока будут остывать.

Физику, блин, знать надо.

А потом придётся на карбид переходить. Иван как-то натолкнулся на метростроевский склад карбида. Килограммов пятьсот, наверное — в четырех металлических бочках. Отличная штука карбид, только носить тяжело. Но свет самый лучший. Карбидная лампа не слепит, а освещает всё вокруг ровным тёплым светом.

Даже диод его (Иван зашипел от боли, когда металлический корпус дюраселловской батарейки нагрелся), любимый диод, не раз выручавший в самых фиговых ситуациях, сосёт у обычной карбидки по качеству света. Иван убрал зажигалку, воткнул раскаленную батарейку в фонарь и защёлкнул. И только потом начал трясти рукой — блин. Ну, блин. Обжёг пальцы всё-таки.

Белый свет, чуть более тусклый, чем обычно, вырвался из фонаря. Иван зажмурился. Всё, не фиг рассиживаться. Он подул на ладонь, сжал пальцы, разжал. Болит — и ладно. Перед глазами мерцали пятна. Надо двигаться, пока свет ещё есть.

Иван надел каску, пристегнул ремешок — не сразу, пальцы не слушались. Быстрее, быстрее. В виске стучало.

Двадцать минут максимум. Там ещё раз нагреть. И минут пятнадцать, если повезёт.

Надо успеть.

Иван закинул автомат на плечо и побежал, плюхая сапогами. До рейки, обозначающей конец платформы, путь он знает, а дальше придётся осторожнее.

От постоянной сырости туннели обваливаются, можно запросто получить по башке куском штукатурки. Хорошо, что машины, откачивающие воду из туннелей, всё ещё работают. Так говорил дядя Евпат, а ему Иван верил. Гул, который слышно в некоторых перегонах. Слышишь, говорил дядя Евпат и многозначительно поднимал узловатый палец.

Вот и рейка.

Иван повернул голову и высветил чёрно-белую металлическую полосу, заржавевшую от времени. С неё капала вода. Бульк. Бульк.

Раньше за эту рейку надо было бежать, если упал с платформы на рельсы. Поезд дальше рейки не идёт, это ориентир, дальше безопасная зона. Тут должна быть лестница. Иван прищурился. Ага, вот она.

Где-то здесь он в прошлый раз видел ту штуку.

Иван передвинул АКСУ с перемотанным тряпками цевьем под руку и двинулся вперёд. Прежде чем ступить на лестницу, внимательно оглядел, задирая голову, платформу. Тёмное пятно метнулось в свете фонаря в сторону. Иван вскинул автомат… нет. Всего лишь крыса. Причем вполне нормального размера. Это ничего. Всякая нечисть заводится на оставленных людьми станциях. Что они тут жрут, интересно? Водоросли? Плесень, мох? Который покрывает потолок станции, и которым кое-где начали обрастать колонны и стены?

Странный, кстати, мох. Целые гирлянды свисали у северного конца платформы, особенно много их было в правом туннеле, где они спускались до самой воды. Нет, там я не пойду. Даже не просите.

Убедившись, что движения на платформе нет (пару раз провёл лучом по потолку), Иван передвинул автомат на спину и взялся за перекладину. Под перчатками осыпалась влажная ржавая грязь. Всё разрушается. Всему приходит конец.

А ведь была жилая станция! Иван помнил: ещё недавно здесь, под выгнутым высоким сводом, горели натриевые лампы — освещая квадратные колонны, отделанные серым, с желтовато-зелёными прожилками, мрамором. Правда, плитка местами отвалилась, лампы работали через одну — но всё равно это было прекрасно. Там, дальше, в северном торце станции, если подняться по ступенькам и повернуть налево, начинаются три эскалатора. Гермоворота закрыты, он проверял.

А пахнет здесь Заливом. Но не хорошим Заливом, как раньше, когда на Приморской жили люди, а гибельным чёрным, в глубине которого обитают огромные серые рыбы и чудовищные полупрозрачные создания. Залив, который светится в темноте. А днём, когда солнце, на поверхность, в город, всё равно никто не выходит. Дураков, извините, нет.

Точнее, есть, но скоро, видимо, переженятся.

Иван хмыкнул.

* * *

Он перелез через решетку и ступил на служебный пандус. Если Иван правильно помнит (он навещал «Приму» не раз — и когда станция была обитаемой и позже, когда её забросили), дальше по узкой полосе платформы, справа, будет дверь в служебные помещения станции.