Питер, Поль и я - [5]

Помнится, я проплакала весь день, а вечером Роджер переселился в комнату для гостей. Он сказал детям, что у него много работы, и наша семейка, как грузовик с тремя спущенными шинами, неуклюже прогромыхала через праздники благодарения. Приехали мои родители, родители Роджера и его сестра Анджела с детьми. Год назад муж ушел от нее к своей секретарше. Я мысленно представила себя на месте Анджелы — что ж, скоро и я вступлю в клуб брошенных жен. Мне было так стыдно, что я никому не сказала о случившемся. Тем не менее сестрица Роджера заметила, что у меня понурый вид. Да-да, с ней было то же самое, после того как ее бросил Норман. Полгода она не могла прийти в себя, ее мучила жесточайшая депрессия. Единственное, что ее спасло, — это любовная интрижка.

Наступило Рождество. На камине были заботливо развешаны чулочки с подарками, я то и дело плакала, когда меня никто не видел. Конечно, это глупо, но я никак не могла поверить в случившееся и делала все возможное, чтобы уговорить Роджера остаться. Вот только новую ночную рубашку я так и не купила — мне сейчас, как никогда, были нужны старые уютные вещи. К своей любимой фланельке я теперь надевала носки Роджера. Сам же Роджер в это время посещал психолога; в нем с каждым днем крепла уверенность, что он поступает правильно, оставляя меня. Он совершенно перестал утруждать себя работой и больше не заикался о будущей книге.

На Новый год мы объявили детям о переменах, произошедших в нашей семье. Сэму исполнилось шесть лет, Шарлотте — одиннадцать. Они так отчаянно разрыдались, что я чуть не умерла от горя, глядя на них. Одна моя знакомая, описывая подобную ситуацию, сказала, что это был самый горький день в ее жизни. Я полностью с ней согласна. После нашего совместного заявления я бросилась в свою комнату и легла в постель. Роджер позвонил психологу, а потом отправился обедать с приятелем. Я поймала себя на мысли, что начинаю тихо ненавидеть его. Он выглядел таким бодрым и жизнерадостным, а у меня в душе была холодная мертвая пустота. Он убил меня, убил все, во что я верила. Но вместо того чтобы ненавидеть его, я ненавидела себя. И это было хуже всего.

Роджер переехал от нас две недели спустя. Я избавлю читателя от утомительных подробностей и остановлюсь только на самых значительных событиях. Что касается дележа имущества, мой супруг рассудил так: серебро, фарфор, приличная мебель, стерео, компьютер и спортивный инвентарь принадлежат ему, поскольку он выписывал на них чеки, хотя деньги брал из моего фонда. Мне осталось постельное белье, мебель, которую мы оба ненавидели с первого дня семейной жизни, и кухонные принадлежности, как целые, так и разбитые. Роджер успел заблаговременно встретиться с адвокатом, о чем я узнала лишь после того, как он заявил, что подал прошение в суд: я, видите ли, должна выплатить ему «алименты» и деньги, которые он якобы потратит в будущем на содержание детей, когда они станут навещать его, включая расходы на зубную пасту и видеокассеты, взятые напрокат. Кроме всего прочего, у него, оказывается, объявилась подружка. И едва мне стало известно об этом, я поняла, что у нас действительно все кончено.

Впервые я встретилась с ней, когда отвозила к нему детей на Валентинов день. Она была само совершенство — сексапильная красавица блондинка в такой короткой мини-юбке, что я могла видеть ее кружевное нижнее белье. Ей можно было дать лет четырнадцать. Оставалось надеяться, что коэффициент ее умственного развития равен хотя бы семи. Роджер напялил на себя спортивную куртку и джинсы, которые раньше никогда не надевал. На лице его играла пошлая ухмылочка. Мне захотелось его стукнуть. Девица была великолепна. Я чувствовала себя отвратительно.

После этого я уже не тешила себя призрачными надеждами. Понятно, почему он ушел от меня. Дело вовсе не в том, что он пытался что-то доказать самому себе, как неоднократно заявлял после нашего объяснения, или не хотел больше зависеть от меня. (Смешно! Кто еще будет содержать его, если не я?) Все эти высокопарные фразы звучали бы в высшей степени благородно, если бы я не познакомилась с его пассией. Мне достаточно было увидеть ее, чтобы понять истинные мотивы его поступка. По сравнению с этой великолепной блондинкой я выглядела сущим пугалом, хотя, должна признаться, моя внешность не лишена приятности. Но нечесаные неухоженные волосы, лицо без малейших следов косметики, отсутствие шпилек, мешковатая, зато комфортная одежда, в которой мне было гораздо удобнее возиться с детьми (мое облачение составляли поношенные и полинявшие свитера, старые теннисные шорты Роджера и стоптанные туфли на плоской подошве), небритые ноги (благодарение Господу, я по-прежнему брила под мышками, иначе Роджер сбежал бы от меня еще несколько лет назад) были ужасны. Вот почему интимная сфера наших отношений в последнее время фактически перестала существовать… Внезапно бесчисленные мелочи, на которые я раньше не обращала внимания, выросли до огромных размеров, и мне все стало ясно. Впрочем, осознание собственных ошибок помогло мне получше понять мужскую психологию. Если заботиться о мужчине так, как я заботилась о Роджере, ни о каком чувственном влечении не может быть и речи. Мужчина, который позволяет женщине опекать себя исключительно потому, что ему лень брать на себя лишнюю ответственность, в скором времени перестает ее интересовать как сексуальный партнер. Конечно, я любила Роджера, но вот уже много лет, как близость с ним не возбуждала меня. Да и как могло быть иначе? Я снисходительно относилась ко всем его промахам и неудачам и старалась, чтобы ему было хорошо и спокойно, хотя он этого и не заслуживал. Что же касается меня самой… Я пришла к выводу, что «Умпа» оказал мне медвежью услугу. Бедняга! Бог свидетель, трастовый фонд ни в чем не виноват. Но я стала для Роджера чем-то вроде дойной коровы и свиньи-копилки в одном лице. Я безропотно приняла эстафету у его матери, которая беспокоилась о нем до того, как в его жизни появилась жена. А самое главное, я при всем своем желании не могла вспомнить, что именно Роджер делал для меня самой. Выносил мусор? Выключал в спальне свет перед сном? Увозил детей на теннис, когда я была занята по дому? Все это хорошо, но для меня — что он сделал