Пистоль Довбуша - [7]

— Сейчас во-о-о-н та упадет на землю. Нет, вон та села первой. Да они все первенные! — говорит он вслух.

Потом ему начинает казаться, что он тоже, как снежинки, летит куда-то летит…

Хочется есть, а мамы все нет и нет…

«И зайчик в лесу тоже, наверно, голодный и хочет зеленой травы. Лучше, когда тепло, когда лето», — вздыхает мальчик.

А озорные белые хлопья все кружатся, падают, да так густо, что уже не видно ни хат, ни деревьев, ни гор. Кружочек на стекле затягивается витиеватым узором.

Холодно…

Постепенно вползают в хату густые угрюмые сумерки. Сначала они прячутся по углам. Потом безжалостно приближаются и к окну — к Мишке.

Все знакомое, близкое днем теперь пугает его. И откуда взялась на стене птица с распростертыми крыльями? Так ведь то пучки сухой травы. Мама любит украшать стены пахучим чебрецом.

А там, в углу, печка или страшный зверь с раскрытой черной пастью?

Ветер свистит за окнами, качает орех. Его ветки касаются стекол.

Может быть, то стучит злой песыголовец? И в трубе что-то стонет и воет…

Страшно…

Мишке хочется сжаться в маленький комочек, чтоб его никто не заметил.

— Мамо, приходите быстрее! — испуганно шепчет он.

И зачем только боженька взял на небо Оленку и Василька? С ними не было б так страшно. Надо уснуть. Поскорее уснуть. Так лучше…

Мальчик крепко закрывает глаза и, поджав под себя босые холодные ноги, засыпает тут же, на голой скамейке у окна.

…Наконец скрипнула дверь. Гафия зажгла лампу и кинулась к сыну.

— Уснул! Боже, уснул голодный!

Она бережно перенесла его на кровать, укрыла рядном. Но сон у Мишки некрепкий, как у зайчонка. Он открыл глаза и радостно улыбнулся: «Пришла!» Но тут же, вспомнив о пережитом страхе, заплакал: не будет он больше сидеть дома один. Мама приходит так поздно. Пусть она берет с собою и Мишку…

— Вот потеплеет да и подрастешь еще немножко, тогда и пойдешь со мною батрачить…

Говорит, а губы у нее вздрагивают — вот-вот расплачемся. А из-за чего? Лучше уж ему, Мишке, батрачить, чем сидеть взаперти. Он будет обязательно кучером. Будет ездить на бричке и так же важно надуваться, как и дед Илья. Жаль только, нет у Мишки таких усов, как у деда. И люльки нет. Ему бы еще кожушок, расшитый цветными нитями.

— Вот тебе хлебушек. От деда-мороза, — перебила мама его размышления.

Она вынула из-за пазухи кусочек хлеба и протянула его Мишке. Он тут же забыл о своем намерении идти батрачить. Он уже думал о другом: почему хлеб теплый, ведь его дал дед-мороз? Просто мама, наверно, шутит. Но все равно, хлеб очень вкусный!

Затрещали сухие сучья. Забились яркие языки пламени о стенки печки, точно мотыльки о стекла.

Как хорошо, что на свете есть мама! С ней ничего не страшно! С ней тепло…

Мама принесла с собою узлы с шерстью. Опять будет прясть для Ягнуса всю ночь. Мишка усаживается рядом, и смотрит, как быстро кружится колесо прялки. Оно жужжит, как шмель.

И когда мама спит? Может быть, она вовсе не ложится? А вот Мишке опять хочется спать.

— Спойте мне, мамо, песенку, — попросил малыш. Он любил засыпать под ласковый мамин голос.

Гафия улыбнулась и, не переставая прясть, запела:

Ой, як тяжко, ой, як важко!

На сердци туга залегла.

Смиятысь рано перестала,

Ще раньше плакать начала…

Мишка почти засыпал, «но вдруг увидел: по лицу матери текут слезы, да такие крупные, прозрачные!

— Мамусё, — вскочил мальчик. — Не плачьте! Вот вырасту и куплю вам красные бусы, как у пани Ягнусовой.

— Йой, якаж я буду красивая в красных бусах! — грустно улыбнулась мама. — Спи, сынок, я не плачу. Это так… холод забрался в глаза, а теперь тает. Спи…

«Чей же это газда по полю ходит?»

Как-то Мишка проснулся и увидел, что стекла на окнах оттаяли.

— Глядите, мамусё! Солнце потеплело. Зимой оно такое холодное было! Правда? Теперь я пойду с вами в поле? — щебетал малыш.

Когда отпели свои песни весенние ручьи и склоны гор покрылись нежной зеленью, Гафия привела в поле и Мишку.

— Ну что он, бедный, голодный, целыми божьими днями под замком сидит?! — жаловалась она батрачкам.

И он, худенький, побледневший за зиму, помогал матери то грядки копать, то кукурузу сеять. Иногда батраки спрашивали его:

— Ого-гов! Так чей же это газда по полю ходит?

Мишка приподнимался на цыпочках, чтоб казаться выше, отвечал:

— Михайло Берданик. Гафии Берданиковой сын!

Взрослые покатывались со смеху. Улыбалась и мама. А Мишка удивлялся: и что тут смешного?

Садились батраки за стол, Гафия сажала рядом и Мишку. Ела ока и с опаской поглядывала на косившегося хозяина.

— Опять с двумя ртами уселась? — спросил он однажды ехидно. — Мне-то что! Из платы половину высчитаю, чтоб знала! — предупредил он.

Мишка видел, как подпрыгнула ложка в руке матери, как вздрогнули побелевшие губы. Он боялся и ненавидел Ягнуса. «И почему песыголовец не утащил его до сих пор в пещеру? — удивлялся и возмущался малыш. — Может, потому, что песыголовец сам злой и любит злых? Он их не трогает? Но ведь есть, наверное, на свете и добрые волшебники, — рассуждал Мишка. — Может быть, они проучат пана?» Только где живут такие волшебники, мальчик не знал.

…Однажды, уже осенью, батраки убирали кукурузу. Одни снимали початки, другие жали стебли и складывали их в снопы. С утра грело солнышко. Но вдруг после обеда из-за гор вынырнули мохнатые влажные тучи и повисли над лесом, как шапки. Снизу чудилось: их подпирают островерхие ели. Потом подул холодный, пронизывающий ветер. За ним пошел дождь — косой, мелкий, назойливый.