Письмоносец - [44]

Лэрке чуть-чуть отступает, глаза матери затуманиваются. Она долго лежит тихо, и они уже собираются уходить, потому что думают, что она заснула. Вдруг она поднимает голову и смотрит на него.

— Я много думала, Каспар, — говорит она, — ведь здесь больше делать нечего. Я подумала, что лучше всегда говорить правду.

Мать делает глубокий выдох, в легких шумит.

— Один из моих самых больших заказов был — обставить залы для короля. Эта работа сулила массу другой работы. После этого я ни в чем не испытывала недостатка, хотя я была одна с тобой на руках.

Мать пытается сесть, Каспар подкладывает ей подушку.

— Я решила, что тебе надо знать, кто твой отец.

— А я не хочу знать, кто мой отец.

— Ты же всегда хотел.

— Нет!

— Я все собиралась сказать тебе, с тех пор как ты был маленьким. Может быть, ты когда-нибудь сам узнал бы его лицо в своем. Ведь за нами охотились журналисты. Я так сильно любила короля, что могла смотреть ему прямо в душу. Не думаю, чтоб кто-нибудь другой когда-нибудь на него так смотрел. Он был нездоров, он не выносил, когда на него смотрели, чужие взгляды медленно пожирали его. Он хотел было отречься от престола, но на него смотрели бы и после этого, ведь он такой известный. Король хотел жениться на мне, но когда я обнаружила, что беременна, мне пришлось выбирать.

Она тяжело вздыхает.

— Я выбрала тебя, Каспар, потому что ты был внутри меня. Я не хотела для тебя такой участи, как у твоего отца. Я такой участи никому не желаю. Я ушла от него, и через некоторое время его болезнь обострилась так, что это стало заметно всем.

Когда ты родился, я держала тебя в четырех стенах, чтоб тебя никто не увидел и не узнал. Ты был очень бледный, и иногда я думала, что ты, наверно, альбинос. Я почитала разные книги и наконец отвела тебя к врачу. Он сказал, что он не специалист и в данный момент ничего не может об этом сказать. Тогда я швырнула ему на стол книги, которые прочитала, и сказала, что тогда пусть начинает учиться. Врач очень глубоко вздохнул, когда мы вышли из дверей. А что он на следующий день едва не умер от закупорки сосудов, об этом я не подумала. Потом я слышала, что он долго ощущал усталость.

Мать откашливается и борется с воздухом.

— Мне разрешили посмотреть в твою медицинскую карту, и там я увидела, что он поставил тебе диагноз «альбинизм». Тогда я успокоилась. Это была во многих отношениях удача. Тогда тебе надо было все время сидеть дома, а когда мы выходили на улицу в солнечную погоду, тебе надо было надевать шляпу и очки. А в пасмурную погоду, когда тебе можно было ходить с открытым лицом, люди замечали только то, что у тебя очень белая кожа. Они не видели в упор, что ты чем-то похож на короля.

Мать вздыхает.

— Однажды я стала волноваться, что люди так глазели на твою белую кожу. Вдруг и тебя бы так же пожрали. Но на тебя смотрели не таким взглядом, как на твоего отца. О короле читали в популярных журналах и о его личной жизни что-то знали. А когда ты шел по улице, то у тебя было просто необычное лицо. И чужие взгляды не вонзались слишком глубоко.

— Мама, — шепчет Каспар, — этого мне знать не надо.

— Всем надо знать, кто их отец, — говорит мама.

— У меня были отцы. И дедушка, и еще один. Его уже нет в живых, он был почтальоном, как я.

— Я тебе рассказываю о твоем отце, чтобы у тебя был шанс выбрать, — шепчет мать. — Это дети могут жить в неведении, а взрослые должны знать. У тебя есть шанс получить в наследство целую страну. Ты поднимешься выше всех, ты…

Голос матери срывается, она роняет руки на одеяло и хватает ртом воздух. Каспар дергает за шнурок, Лэрке ловит ягненка и заталкивает его в сумку. Прибегает медсестра и делает матери укол.

— Выйдите со мной, — шепчет она.

Каспар и Лэрке заходят в комнату для медперсонала. Медсестра рассказывает, что рак прогрессирует. В каждой капле крови его след, в каждом органе образовалась опухоль. Тело — бомба с часовым механизмом, нацеленная сама на себя.

— Единственное, что мы можем, — это как следует ухаживать за ней, — говорит медсестра, — и конечно, надеяться на чудо. Самое лучшее, что можно сделать, — завести музыку. Она купила себе плеер и постоянно слушает один и тот же диск. Ты бы видел ее, когда ее щеки покрываются румянцем, а глаза сами закрываются! Тогда с ее лица вдруг исчезает боль.

Каспар кивает и начинает плакать. Он так плачет, что его рубашка промокает насквозь. Его никто не унимает, медсестра и Лэрке просто сидят и смотрят. Когда он прекращает, Лэрке вытирает ему лицо. Она берет его под руку, и они выходят из больницы.

Лэрке почти ничего не говорит, она только держит Каспара за плечо и гладит ягненка. К вечеру она поднимается с раскладушки в саду и отправляется на поиски телефонной будки. Она знает одного музыканта из оркестра, он иногда сдает комнату.

Лэрке быстро возвращается.

— Мы можем въехать прямо сейчас, — говорит она.

Когда они идут по улице, народ смотрит на них. Каспар и Лэрке идут тесно прижавшись друг к другу, словно у них одно тело.

Музыкант приветствует их коротким рукопожатием, его зовут Джек, он играет на фаготе. Джек шепчет: «Добро пожаловать», а Лэрке говорит, что он никому не должен разбалтывать, что они здесь.