Письмо сыну - [54]
— От них все равно никакой пользы. Они лишь суетились, вносили только беспокойство. Больной только вред.
— Какой же вред, когда больная все равно умирала?
— Мы ей делали все, что надо. А сквозь них даже не пробьешься к ней.
— Так нельзя, Света. Нельзя родственников отправлять домой, когда человек вот-вот умрет. Это просто негуманно.
— Главный врач категорически требует выполнения больничных правил. Ночевать в отделении родственникам нельзя.
Откуда у этой чудесной девочки такая жесткость? Может, даже жестокость? Из каких времен?
— Нельзя все так регламентировать, Света. Живые люди — не винтики… Позови, пожалуйста, родственников в ординаторскую.
Муж худой, в отличие от сына. Глаза тревожные. Дочь спокойна, величава. Строга и серьезна.
— Ну, как вы решили? Надо начинать операцию. А ее готовить к наркозу.
— Нет, доктор. Так что согласия на операцию мы дать не можем. Сердце не выдержит.
— Но желчный пузырь уже не выдержал! Она же умрет!
— Нет, доктор. Нельзя ее оперировать — не выдержит. Сын скажет, что мать мне не дорога, вот я и дал согласие.
— Но как же можно так! Вы поймите! Желчь из пузыря разольется по всему животу. Начнется желчный перитонит, воспаление брюшины. Брюшина по поверхности больше, чем кожа. Если кожа вся воспалится, человек умрет. А здесь этой поверхности еще больше. Если желчь разольется, спасти ее будет очень трудно. А может быть, и невозможно. Сердце у нее сейчас лучше. Терапевты считают, что боли в сердце от живота. Нельзя ее оставлять так, на произвол судьбы. Все, что можно было сделать без операции, мы сделали. Дальше ждать нельзя. Операция сейчас необходима. Ей грозит смерть.
— Нет, доктор. Вы ее не оперируйте. Завтра придет сын к вам, с ним поговорите.
— Завтра, если для нее будет завтра! Состояние ее много хуже будет!
— Нет, доктор. Согласия на операцию мы не даем.
— Ну хорошо. Подумайте, в какое вы нас ставите положение! Если станет совсем плохо? Мы же теперь и в будущем лишены возможности ее оперировать.
— И не надо, доктор.
— Тогда, если вы понимаете всю меру ответственности, которую на себя берете, пойдемте и распишитесь в истории болезни, что категорически возражаете против операции.
(Может, это на них подействует. Часто, когда мы начинаем просить расписку, и больные и родственники на это не решаются и начинают думать серьезно. Велик еще страх перед бумажкой у нас. Но, в конце концов, о чем они думают? Какая-то нелепость! Вторая половина двадцатого века, а я на расписку рассчитываю.)
В дискуссию вступает дочь:
— А зачем давать расписку? Если вы будете ее оперировать и она умрет под ножом или от ножа (грамотно говорит!), вам же все равно придется отвечать.
— ?!
Ну и ну! Ничего себе гуси! Как же ее теперь оперировать?
— Видите ли, я действительно отвечаю за ее жизнь. И если я настаиваю на операции, так это потому, что я отвечаю. Но отвечать надо за дело. А вы обрекаете на бездействие! Надо сделать все! И за действия свои отвечать. А просто ждать? Чет или нечет? Выживет или не выживет? В конце концов, в первую очередь должна решать сама больная. Пойдемте к ней. Если она откажется, тогда другое дело. А вы распишетесь в отказе. Я сейчас сниму операционный халат и выйду к вам.
Снял халат.
Вымыл руки.
Вытер.
Дал две минуты им. Пусть придут в себя и подумают.
— Света, а где же ее родственники?
— А они ушли.
Вот тебе и Света! Все равно что упустить больного.
— Пойдем в палату. Может, они там?
И в палате нет.
— Где же ваши родственники?
— А они сейчас попрощались и ушли.
— А как же нам с вами быть?
— Я не буду оперироваться. Не разрешили они. Да и я сама думаю: лежу я здесь, не лечите вы меня. Вы вот полечите как следует. А под нож я всегда успею.
— Останься, Света, здесь. Поговори с больной. Я пойду других оперировать.
А утром родственники увезли ее из больницы. Может, действительно не хотели оперировать? А может, не доверяли нам, увезли в другую больницу?
СПАТЬ ХОЧЕТСЯ
