Письмо сыну - [50]

— Папа, а ты придешь?

— Конечно, приду. А как же.

Но сам при этом вспомнил, как несколько дней назад сын, не видевший его уже который день, потому что Борис Дмитриевич приходил и уходил, когда Павлик либо еще спал, либо уже спал, сын его сказал бабушке, пришедшей в гости: «А к нам вчера папа приходил». Все, конечно, смеялись, все было Очень мило, родственники передавали друг другу эти курьезные слова, которые, может быть, войдут в семейные хроники, но Борису Дмитриевичу все же стало обидно. Его, естественно, стали одолевать сомнения: действительно так ли уж необходимо его постоянное отсутствие дома и постоянное присутствие в больнице? Не является ли это, если подумать, хорошо закамуфлированной ленью, прикрытой якобы необходимостью и ложной деловитостью?

Вот и сегодня, когда Пашка задал свой вопрос, Борис Дмитриевич задумался, хотя чего думать, когда некогда думать. Вот если такси попадется, тогда будет сидеть и думать. А если поедет на автобусе, будет читать книгу.

Но в лифте он еще думал: «Вот вызвали. Я так и знал, что к этому больному меня вызовут. А потом все будут говорить, какой я хороший хирург, что по первому звонку тотчас являюсь в больницу, что и в субботу и в воскресенье бываю в больнице и смотрю больных. Чего ж тут хорошего! Надо хорошо оперировать, и тогда не надо будет ездить в свое свободное время. Все будет идти своей дорогой, правильно. Хороший хирург должен быстро сделать операцию и идти домой к сыну. А я все здесь торчу».

Все эти умствования были бессмысленны и пусты. Кое в чем он был прав, а кое что было чистое кокетство.

Потом Борис Дмитриевич стал думать о главном — о больном.

Больной, тридцатишестилетний мужчина по фамилии Удальцов, уже около десяти лет страдал от болей в животе из-за язвы желудка. Много раз он лечился в больнице в терапевтическом отделении; ему становилось легче, иногда даже на несколько лет, а потом вновь начиналось обострение.

Обострения становились все реже и реже, и появилась даже надежда, что язва и вовсе пройдет.

Но все надежды рухнули, когда у больного началось сильное кровотечение из язвы. В больнице пытались остановить кровотечение без операции, как говорят врачи, консервативными мероприятиями, но ничего не получалось, он продолжал терять много крови, и его пришлось срочно оперировать.

Сделали, как и должно, резекцию желудка. Три дня было хорошо, а вчера снова началось кровотечение. Это и неожиданно, и неизвестно откуда, ведь язвы-то уже нет, а потому страшно, так как неясно, что делать.

Решили, что из места сшивания кишки и оставшейся части желудка. Начали опять лечить консервативными методами: вводили в кровь лекарства, улучшающие ее свертывание, переливали кровь и для остановки крови и для возмещения кровопотери, повышали вязкость крови, чтобы она меньше текла. Кровотечение вчера удалось остановить, и все успокоились.

А сегодня — на́ тебе, опять.

Когда Борис Дмитриевич входил в свой кабинет, он уже полностью отключался от жизни за стенами больницы. Все мысли его сейчас были связаны только с Удальцовым.

Он стал переодеваться: снимать пиджак, надевать халат, тапочки, шапочку, чтобы бежать в послеоперационно-реанимационное отделение. Вдруг у двери он увидел лежащую на полу бумажку. Наверное, раньше кто-то подсунул под дверь. Поднял, развернул ее.

«Заведующему хирургическим отделением от больного Кузина. Заявление. Прошу создать мне нормальные условия лечения (ограничить от шума в палате ночью, стука об стенку, звона посуды и физических прикасаний во время сна, производимых одним больным и т. д.). Испытав неоднократные воздействия в течение ночи и последующего дня, у меня стали трястись руки и все члены тела, появилась бессонница и видения. Прошу отделить меня от указанного больного в любом месте вашей поликлиники. В случае невозможности отпустить домой».

«Что за бред?» — подумал Борис Дмитриевич и в коридоре на ходу спросил у постовой сестры:

— Кузин в порядке? Психоза нет?

— Он-то в порядке. У соседа, у Кошкина, психоз.

— Ну ладно тогда. Следишь?

— Конечно.

— Ну, я побежал в реанимацию.

— К Удальцову?

— Угу, — уже издалека буркнул Борис Дмитриевич.

Все дежурные врачи находятся в реанимации. По очереди подходят к Удальцову, считают пульс, смотрят глаза, слушают легкие, измеряют давление.

Все одно и то же, одно и то же. Как им не надоест!

Вот в эту работу включился и Борис Дмитриевич.

— Когда началось кровотечение?

— Под утро рвота снова появилась. Сразу поставили опять кровь, плазму, желатиноль, аминокапроновую кислоту, кальций делали, викасол.

— А по зонду все время кровь из желудка?

— Мы зонд в желудок вставили, когда рвота уже была. А сейчас с примесью крови все время.

— Давление все время стабильно или падало?

И вопросы все время одни и те же, одни и те же. И ответ приблизительно одинаковый все время.

— Резко не падало, но было 130, теперь 115. Пульс был 90, сейчас 110. Что делать будем, Борис Дмитриевич?

— Давай посмотрим свертываемость крови… в каких пределах.

Что-нибудь узнать — еще не значит что-то делать, но и то…

— Посмотрели. Нормальные цифры.

Из палаты выглянула сестра и крикнула:

— Борис Дмитриевич, подойдите!