Письмо сыну - [3]
Всей своей работой, всей своей жизнью, всеми своими разговорами отец отпугивал меня от медицины. Когда он говорил по телефону со своими коллегами, на меня высыпался целый каскад терминологической абракадабры: аппендэктомия, лимфогрануломатоз, нейрофиброматоз и так далее и еще похлеще. В ужасе я слышал все это — в жизни все это не запомню, в жизни не буду врачом.
Но когда папа приходил с дежурства, иногда приползал с дежурства (иногда ботинки, носки, рубаха в крови), сваливался на кровать — это мне нравилось. Это так пахло романтикой. И я гордился папой.
А однажды он вправлял вывих бедра. Это делается так: больной лежит на полу. Нога сгибается в колене. Петля из простыни идет под колено и на шею хирурга. Шеей тянет, а руками вправляет. Вправил. А на шее папы сзади осталась странная полоса. (Потом такие полосы я видел на занятиях по судебной медицине. Странгуляционная борозда это называется.)
Я был в восторге.
В такие моменты я очень хотел быть врачом.
Один мальчик отвечал совсем тихо, неуверенно. Было неясно, почему он хотел стать врачом. (Естественно, ответы других были ясны.)
Я хотел только в медицинский.
Но почему?
Я не знаю, что мне отвечать на этот вопрос.
Что-то, во всяком случае, я ответил.
Я попал в институт.
А сейчас я работаю хирургом.
Действительно, всё были правы. И работать тяжело. И жалоб много. И трудно все усвоить. Нечеловеческая речь медиков иногда похожа на шаманские заклинания. Посложнее говори или вещай. Посложнее манипулируй. Ты сразу становишься значителен. Тебя слушают — тебе внимают. Шаманство приятный путь в медицине (и даже для больного иногда). Понятный путь.
И теперь я тоже не могу ответить, почему я стал врачом. Я не могу четко ответить, что мне нравится в медицине.
Мне нравится быть в медицине.
Собственно, что мне нравится в медицине, это я и хочу понять, об этом и пишу.
ПАЛЕЦ
Она складывает как-то обе руки и затем — раз! — резко разводит их в стороны.
Великолепно! Полное впечатление, что оторвала указательный палец.
Я встречался с самыми различными реакциями на сообщение о моей специальности. Но эта реакция удивила меня. Она великолепна. И реакция, и женщина.
Молодая, сильная, здоровая. Сейчас скажет: «Пришей, а то убью!»
У меня так было.
Студентом пятого курса (только перешел на пятый) я был на практике. И однажды остался один в больнице. Хирурга куда-то вызвали.
И только я почувствовал себя хозяином и большим человеком, хирургом самостоятельным, едет «скорая помощь».
(Черт возьми, а я еще не успел ни обхода сделать, ни распорядиться где-нибудь. Что везут-то, боже мой! Что делать буду?)
Машина неслась от деревни прямо по полянке, не по дороге, к воротам.
(Не разбирая пути мчится. Наверно, что-нибудь ужасное. И никого! Хоть бы кто из ребят!)
Сестра с удивлением уставилась на меня, когда увидела, как я выскочил на крыльцо и помчался к студенческому общежитию. По дороге я понял, что не добегу. Машина будет раньше.
Может быть, понадобится что-то сделать в ту же секунду, как привезут!
Я кинулся назад к больнице.
Машина приближалась.
В отчаянии я выпрямился и принял достойный вид. Мне казалось — уверенный вид.
(Надо закурить. Черт побери! Никак не попаду в карман. Я совсем сошел с ума. Надо взять себя в руки!)
Скатился с крыльца к машине. Чему быть, того не миновать. Быстрей бы хоть увидеть, кого привезли, хоть сквозь стекла машины.
Наш хирург Георгий Петрович рассказывал, как в прошлом году он был вызван на стройку на несчастный случай, а в больницу привезли мужчину с ущемленной грыжей. Тогда тоже студент оставался. Правда, не один. Их было двое — все-таки легче в два раза. Грыжа уже шесть часов как ущемилась. Сейчас еще может быть кишка хорошая, а вот-вот и омертвеет. Омертвеет — и кусок кишки отрезать надо. Резекцию делать то есть. Тогда вообще все тяжелее и будущее больного сомнительно. А когда Георгий Петрович вернется, неизвестно. Короче, если ждать, считай, кишка пропала.
Ребята решились. Сделали операцию. Кишку спасли, а как зашить так, чтобы и грыжу ликвидировать, забыли. И так вспоминали и эдак. Что в книге написано, помнят, как другие делали, тоже помнят, а как это самим сделать, не знают. Не получается. Зашили просто, как обыкновенную рану. Человека спасли. Кишку спасли. А грыжу не ликвидировали.
— Правильно сделали, ребята, — сказал Георгий Петрович. — Человека спасли, а грыжу всегда можно ликвидировать.
(Вот бы мне так же выйти из положения! Ну что стоит им грыжу привезти! Да нет, машина-то несется как оглашенная.)
В машине рядом с фельдшером сидит здоровая, молодая женщина. Лет так двадцати — двадцати трех. Про таких пишут: кровь с молоком.
(Рука только перевязана. Слава богу! Значит, все в порядке. А вдруг артерия?! Или сухожилие! Что делать буду? Ерунда! Артерию перевяжу. А если сухожилие, зашью рану — и все. Это для жизни не опасно. Да и ждать Георгия Петровича можно.)
— Что случилось? Что привезли?
— Да с торфоразработок. Девицу по пальцу рельсом стукнуло.
— Как рельсом?
— Да так. Подняла да стукнула по пальцу.
(Опять ничего не понимаю. Да как она подняла? Ладно, потом уточню.)
