Энтропия мира стремится к наибольшей величине.
Роняют башни тяжкий звон
И смутный ужас в смертном будят:
Вот клялся ангел из времен.
Что больше времени не будет.
Ты слышишь властный, непреложный.
Ритмичный шелест в пустоте?
Как пульс горячечно-тревожный.
Стучат секунды в темноте.
Но перебой из уравнений
В их утомленный бег вплетен,
И бой часов – как вопли нений. [1] Как Хроноса больного стон.
Он слышит час, когда в пространстве
Оцепенеет всё. Тогда
Окончит путь бесцельных странствий
В эфире каждая звезда.
И, одряхлевшее с веками,
Замедлит Время свой полет,
Взмахнет последний раз крылами
И, неподвижное, умрет.
Я не знаю теперь — был то сон или нет, –
Но виденье осталось желанным:
Мне открылся безрадостный, пепельный свет.
Мир спокойный, безмолвный и странный.
Над сыпучим и острым, холодным песком
Колыхались иссохшие травы,
И никто на песке этом, красном, сухом.
Кроме ветра, следа не оставил.
Фосфорились, из сумерек белой дугой
К берегам набегая, буруны.
И на небе зеленом, одна за другой,
Восходили огромные луны.
И я понял тогда, что совсем одинок
Я на этой далекой планете.
И я видел кругом лишь кровавый песок
Да травы неживые соцветья.
The dead man rode through the autumn day To visit his love again.
Когда небеса были серы, и осень
Болела, и мир был туманом покрыт,
Сквозь шелест дождя долетал из-за сосен
По мокрой дороге хлюп грузных копыт.
Грибы, ядовито ослизнув, желтели,
И воздух отравлен был прелым листом,
И тонкие плесени сучья одели, –
Так медленно гнили леса под дождем.
И между деревьев измокших и голых,
Дорогой грибных бесконечных колец
Усталою поступью, мерно-тяжелой,
Шел конь, и кивал головою мертвец.
То ночь, то день. На черно-белых
Полях борьба – за ходом ход.
Игрок невольный, неумелый,
Влекусь в игры водоворот.
Я сделал ход мой: я родился.
И черный принял вызов мой.
Прекрасной Дамой заградился
Я от угрозы теневой.
Но Дама светлая потере
В такой игре обречена:
Кто день исчислит и отмерит,
Когда с доски сойдет она?
То день, то ночь. Теперь всё ближе,
Всё туже вражеский охват.
По черно-белым клеткам нижет
Противник ход за ходом мат.
И вот конец борьбе упорной,
Неотвратимый для меня:
Игру выигрывает Черный
Началом Бледного Коня.
Весь день надрывался, безумный,
И к ночи совсем распоясался:
По крышам катался с шумом,
А потом зверел и набрасывался.
И ходило по комнате струями,
И пламя свечи колебало.
А тени крались лемурами
Ко мне из темного зала.
Я был совсем одинокий.
Другими людьми оставленный,
И следил я до ночи глубокой
За огнем и за воском оплавленным.
И когда завывало и ухало,
Скрежеща листами железными,
Синело пламя и тухло,
И жалось книзу болезненно.
И я видел себя этим пламенем.
Окруженным потемками хмурыми.
И задуть его струями пьяными
Торопилась Она с лемурами.
В прозрачных массах есть очарованье,
И льдистый полированный кристалл
Есть некий путь к сверхсмысленной нирване
И некий новый выход и провал.
Таится в человеческой природе
Дилемма: сказка или будней гнет.
А выход здесь равняется свободе:
Пускай в провал, но все-таки – полет.
Полез в стремительную неизвестность:
Глаза впиваются в стеклянный шар.
И шар, непроницаемый и тесный,
Теперь источник несомненных чар.
Зеленое – колышется и тонет.
Прозрачное – всплывает из глубин.
Смотрел ли ты средь камышей в затоне
В глаза подкравшихся ундин?
И шар другой, налитый туго светом.
Морщинистый от пятен и от гор.
Плывет и тянет за собою сети –
Гипнотизирующий, лунный взор.
И бедные лунатики не властны
Над чем-то посторонним – над собой –
И сладострастью хладному причастны,
Впивая свет зелено-голубой.
Двадцатый век не любит бутафорий:
Стекло есть кальций-натрий силикат.
Луна – планета лавовых нагорий.
И действие есть поле и разряд.
Но если сказка – расписные ножны.
То знание – отточенный клинок –
Запретное нам делает возможным
И губит нас, как неизбежный рок.
И я нашел прозрачный и бездонный.
Морщинистый, налитый светом шар.
Лучами нервов густо оплетенный,
Одетый кровью в тепловатый пар.
Вонзи в свой мозг, как лезвие ланцета,
В себя восставь упорный, острый взгляд:
Ты выйдешь в волны голубого света,
И эти волны челн твой застремят.
И ты узнаешь дикое паденье
В безмерную свободу пустоты.
И, раз вкусив от древа наслажденья,
Вернуться к жизни не захочешь ты.
Каждую ночь крадется
Над крышами лунный спрут.
Ползучие руки уродца
Твой мозг обнаженный найдут:
Лабиринт бесконечных извилин
Переходы, подвалы, мосты.
И в нем, как бессонный филин,
Светишь глазами ты.
Есть комната где-то в подполье, –
И двери всегда на ключ, –
Но шарит настойчиво голый
И гибкий зеленый луч.
И в этом неверном сияньи,
Разбужен зачем-то луной,
Второй – пустоглазый – хозяин
Становится рядом со мной.
Горело электричеством упорным,
Сухим и мертвым светом над столом.
Шел ровный дождь. Снаружи к стеклам черным
Прильнула ночь заплаканным лицом.
Ложились вычисления рядами.
Блестели мирно капельки чернил.
И вдруг каким-то чувством над глазами
Я чье-то приближенье ощутил.
Услышал шорох, быстрый и скрипучий;