Письмо с которого все началось - [12]

Едва мы успели осмотреться, как к нам сразу подскочили мальчишки, чтобы увести лошадей в конюшню. Я отвязала сумки и взвалила на плечо, сняла скатку с оружием, хлопнула Пятого по крупу, разрешая: 'Иди, можно', а то не доверяет он чужим. Оглянулась: все ли на месте? Герта подхватила вещи младшей сестры, та стояла на нетвердых ногах, слегка покачиваясь. Да, сама бы себя до кельи донесла, и хорошо.

Не успели войти в гостиничное здание, как к нам подлетел невысокий, круглый, с большой лысиной монах из братьев-прислуживающих.

– Общую комнату на четверых, – попросила я.

– Как скажете. Вас проводить? А то трапеза скоро.

– Веди, – кивнула я согласно.

Брат подхватил фонарь и заспешил впереди. По узкой лестнице поднялись на второй этаж, прошли в глубь коридора. Распахнув одну из дверей, он показал нам узкую келью с единственным окном, вдоль стен которой, стояли пять топчанов, а также табурет с большим тазом и кувшином в нем. Положив вещи тут же у порога, мы вышли.

– Больше никого не подселяй, – распорядилась я.

– Как скажете, – брат ловко отцепил от связки, висевшей у пояса, нужный ключ, закрыл дверь и протянул его мне.

– Идемте. Молитва вот-вот начнется, – с этими словами он развернулся и заспешил обратно, подняв повыше фонарь, чтобы не споткнуться в потемках коридора.

Мы торопливо спустились вниз, пересекли двор и вошли в трапезную. Хотя она и была небольшой, однако многие места пустовали. Едва расположились за накрытым столом, как прозвонил колокол. Настоятель госпиталя встал со скамьи, и возблагодарил за хлеб насущный. Мы помолились и приступили к еде.

На столе стояли плошки с пшенной кашей, горкой лежал редис и лук, ржаной хлеб был нарезан крупными ломтями, в кувшинах вода. Сегодня пятница – постный день.

Еду в госпиталях подавали всегда скромную до безобразия. Конечно, можно было отправиться на постой в какой-нибудь трактир или харчевню и поесть нормально, но какие-нибудь доброхоты могут донести настоятельнице, поскольку мы еще не достаточно далеко уехали от монастыря. Но это еще не так страшно. Самое главное – за ночевку в городе пришлось бы платить свои кровные. А я, между прочим, за прошедший год и так сильно поиздержалась.

Несмотря на то, что все мы даем обет бедности, выжить в этом мире небедным гораздо проще, поэтому приходиться крутиться, как можем. Я имею небольшой доход от одной ткацкой мануфактурки, кузни, пары торговых лавок в Триплисе и нескольких вкладов в банках на разные имена. (Триплис – вольный город) Основную часть денег я перевожу в капитал, а оставшуюся мелочь пускаю на прожитие. Известно, что стяжательство грех, но если мой доход сравнить, например, с епископскими средствами, то я так, мелкий лавочник супротив негоцианта. Ныне большинство братьев и сестер имеют свою маленькую денежку, покровительствуя либо состоя в доле у торговцев или ремесленников. А епископат с бейлифатом на это смотрят сквозь пальцы, зная, что в любой момент могут взять нас за горло, и повода искать не нужно. Впрочем, такие вещи имеют и обратную сторону: случись что, и зависимые от священнослужителей люди с большим рвением поддержат Мать Церковь. Подобное положение устраивает всех: от Папы до последнего золотаря. (Епископат (авт.) – священнослужители высших степеней церковной иерархии входящие в управляющий аппарат духовной части Единой церкви. Бейлифат (авт.) – священнослужители высших степеней церковной иерархии входящие в управляющий аппарат боевой части Единой церкви)

На протяжении всей трапезы я чувствовала на себе чей-то взгляд. Пыталась определить, кто бы это мог быть, даже оглядывалась украдкой, но так и не смогла. За столами сидели около десятка паломников, трое братьев из непонятно какого ордена, несколько путешествующих монахов из духовенства и сопровождающие их беллаторы из ордена Святого Георга, четверо из братьев-прислуживающих. (Беллатор (bellator) – воин (лат.)) Кто из них – неизвестно. Ели в молчании. Под конец я настолько извелась от сверлящего меня взгляда, что едва сдерживала желание выскочить отсюда. Но вот вечеря практически закончилась, и настоятель поднялся со своего места, ознаменовав ее завершение. Мы тоже встали, и только направились к выходу, чтоб пойти к себе, как Агнесс обратилась ко мне с вопросом.

Герта тут же оборвала ее:

– Рот закрой! – так яростно прошипела она, что Агнесс прикусила язык. Та-ак! Похоже, и старшей сестре что-то не понравилось во время трапезы.

Мы в полном молчании поднялись в келью, только начали распаковывать вещи, как Гертруда обратилась к девочке:

– Еще раз чего-нибудь спросишь при посторонних – месяц заставлю молчать! – да-а, старшая сестра не на шутку рассвирепела.

Агнесс сникла и нахохлилась, вроде как собираясь заплакать. Я же, не обращая внимания на ее понурый вид, тихо спросила у Герты:

– Тоже почувствовала?

– Тут бревно только не заметит… – так же тихо ответила та. – Но кто это был, я так и не определила. А ты? – обратилась она к Юзе, которая на своем топчане расстилала постель.

– Да вы обе дурью маетесь! Мерещится вам, что ни попадя.

– Ничего нам не мерещится, – немного возмущенно ответила я сестре, отрываясь от разбора сумки. – За нами наблюдали. Значит я была права, когда заставила всех напялить на себя доспехи.