Письмо президенту - [2]

Все перечисленное осталось бы стропилами пустоты, кабы Вы физиономически, психофизиологически и лексически не совпали с образом ожидаемого счастья, прежде всего для тех, кому в этот момент было труднее других. Я не только о том, что Вы с первого дня довольно отчетливо стали воплощением двуликого Януса - собирающегося с силами грозного народного мстителя и, одновременно, того, кого на неумном и корявом политическом жаргоне называют ставленником олигархического капитала. Это было бы слишком просто. Вы не только явились последней надеждой социально обделенных и уже отчаявшихся добиться справедливости наивных реваншистов. Вы стали выражением более глубокого чувства интеллектуальной и ментальной близости социально бессильного, но политически репрезентативного слоя российского общества.

Известно, что ущемленные в своих амбициях люди предпочитают видеть над собой персону, не подавляющую их своим совершенством и достоинствами. Только во время революций на трон восходят граждански ориентированные поэты, не чуждые политических амбиций интеллектуалы, яркие и бесстрашные полководцы, так как революция - всегда бурное море ожиданий, соизмеримых с чудом. Между взрывами основным ингредиентом народного волеизъявления становятся затаенные обиды: неуважение со стороны младших, ревность к соседу, страх перед слишком быстро несущейся жизнью. Однако утверждение, что люди, обжегшись на молоке во время революций, дуют на воду и чаще всего выбирают тех, кто не выше их интеллектуально и ментально, требует существенного уточнения.

В нашей стране массовая городская культура очень молода, отнюдь не безусловна и далеко не общепринята. Бурное переселение из деревень в города происходило толчками и каждый раз стремительно - полтора века назад, после отмены крепостного права; во время голода в конце 19 века; после гражданской войны в советское время и так далее. Большое число деревенских жителей наполняло города, не успевая адаптироваться и представляя особый образ жизни недавних сельских поселенцев, воспринимающих город с его атрибутами как чуждый и враждебный. Слишком массовым и поспешным было переселение, слишком компактным проживание, слишком сильным оставалось влияние традиционных сельских стереотипов, главный из которых: тот, кого не знаю, кто - чужой (ведь в деревне все знают друг друга) - опасен как враг. В то время как городская культура, напротив, на протяжении столетий, а в Европе уже во времена Средневековья вырабатывала правила толерантного существования между равнозначными и равносильными цеховыми образованиями, когда уважение к тому, кого ты не знаешь, зиждется на уверенности в его столь же уважительном отношении к тебе, полезности его деятельности и гарантиях безопасности поведения.

Зато жизнь бывших обитателей российских деревень, не успевавших адаптироваться к европейской городской жизни, на самом деле никогда не существовавшей в России в полноценном составе, была полна болезненных оппозиций между прошлым и настоящим, чужим и своим. Поэтому инфраструктура городской жизни в России пестрит примерами деревенского быта - лавочками у подъездов домов, на которых, как на завалинке, коротают время бабушки и мамаши с колясками; без преувеличения деревенскими дорогами в глубине городских массивов; массовым приобретением горожанами садоводческих участков - являющихся не только инструментом восполнения скудного дохода, но и играющих для многих роль потерянного рая, куда можно возвратиться летом, на выходных и т. д.

Не менее отчетливая примета - неприятие рутинных церемониалов городской вежливости, давно типичных для европейских городов, когда незнакомые люди, случайно столкнувшись в лифте, на лестнице или коридоре, не отводят глаза с чувством гнетущего неудобства, как это часто происходят в любом российском городе, а обмениваются формулами вежливости и радостными улыбками, сигнализируя друг другу не столько об искренней любви, сколько о знании этикета городских отношений.

Мне и в голову не придет обвинять тех, кто до сих пор не принимает этот этикет (вместе с множеством подобных общественных проявлений), в некультурности или принадлежности к числу людей второго сорта. Речь идет не о ценности одной культуры, а о сосуществовании разных культур, одна из которых - городская - до сих не в состоянии поглотить, скажем, полугородскую-полудеревенскую, находящуюся в промежуточном положении, но обладающую целым рядом легко узнаваемых проявлений. Среди них - различные виды протестного поведения, в том числе - давняя традиция недоверия к представителям культуры городской, все также чужой и враждебной.

Весь российский социум определяется этими проявлениями - скажем, любовью к собственному приусадебному участку, своей монастырской ухоженностью часто напоминающему транскрипцию рая, и равнодушием к безобразной свалке, начинающейся буквально тут же, на границе садоводческого микрорайона. Эта свалка и обозначает резкую грань между своим, тщательно охраняемым, и несвоим, ненавидимым, враждебным и обреченным на отчуждение. Более того, весьма небольшая территория своего и чувство враждебности к чужому, огромному и неизвестному проявляется во всем, что выходит за границу личного и принадлежит общественному, неуклонно интерпретируемому как опасное и ненужное. Российские дороги, точнее бездорожье (как принципиальный отказ от - или недоверие к - коммуникативности), грязные дворы и подъезды (как нейтральная, ничья земля, или граница повышенного беспокойства), вообще отсутствие уважения ко всему, что существует за удивительно небольшой территорией личного, подтверждает диктат этой самой распространенной российской культурной традиции. При соблюдении соответствующих пропорций эта традиция постепенно растворяется в условиях городского и цехового сосуществования, однако российская городская жизнь так и не создала устойчивого соединения своего и общественного, и поэтому до сих пор остается не вполне городской.