Письмо от гувернантки - [2]

Вадиму, как человеку из интеллигентной семьи, вскоре ее мракобесная сущность скоро надоела. Она не давала ему работать и развиваться; говорила, что таким, как он не нужно работать и пусть, мол, работают те, у кого денег нет. «Тогда почему ты не работаешь? Ты забыла, из какого болота вышла? Почему ты все время дурно отзываешься о таких же людях, как и ты сама?» — справедливо сделал ей замечание Вадим. (Да-да, он рассказывал мне все). Девушка обиделась и ушла из жизни Вадима. Но быстро предприняла новые меры. Она тут же якобы случайно попалась на глаза Вашему мужу и моментально вскружила голову. Вадим, вероятно, сойдет с ума, если узнает. Но не от любви и ревности, а от злости!

Но ладно, не будем о личной жизни вашего сына, вернемся к делу.

Когда я увидела эту девушку очно, я чуть не упала в обморок от ее вида и наглости. Представьте себе, она ведь только пришла к вам в дом и уже успела съездить за границу, как я позже об этом узнала! Поглядев на меня ног до головы, она сняла очки, скрывавшие уродливо прооперированное криворотое лицо, которое почему-то считала красивым, и сказала:

— О! Новенькая? Тащи чемоданы на верхний этаж.

— Что, простите?! — спросила я, немного опешив.

Но тут выбежал Максим Станиславович, поцеловал ее в щечку, взял из рук дорожную сумочку и сказал:

— Ах, моя куколка! Наконец-то! Обед готов.

Потом он посмотрел на мое опешившее лицо и объяснил ей:

— А это не домработница, это преподавательница. Знакомься, это Авдотья Павловна.

— Ну и что? Пусть несет чемоданы, — возмутилась она, изображая на лице усталость.

— Ты с ней деликатнее будь, она очень интеллигентная — у нее три высших образования, — сказал ей Максим Станиславович, провожая ее в комнату. Мне удалось услышать, как она ответила ему: «И что, что у нее три образования? Зато ее юбка стоит пятьсот рублей. Кстати, я себе такую юбку купила в Париже! Ты упадешь от восторга!». И они исчезли из виду.

Знаете, Людмила Станиславовна, если бы я так хорошо не знала эту девушку, я бы и не приняла это в счет. Подумала бы просто, что она невоспитанная и просто очень юная девица, которая не ведает о настоящих ценностях в жизни. Но мне она как-то сразу стала противна после этого.

Я старалась быть к ней беспристрастной, занималась своей работой, так как ее было очень много. Это был огромный научный труд, переводить этот труд пришлось не один месяц. Я хотела помочь Максиму Станиславовичу и как можно быстрее закончить работу. Мне пришлось каждый день работать до поздней ночи. Я практически жила у них дома. И это моей новой хозяйке (не хотелось бы ее так называть, но из уважения к Максиму Максимовичу признавала ее права) это начало не нравится. Однажды ночью я сидела за работой в гостиной, было прохладно, и я разожгла камин — это мне не запрещалось Максимом Станиславовичем. Неожиданно появилась она в одном непристойном неглиже и спросила, почему я еще не в постели. Я ответила, что не являюсь ребенком и решаю сама, что мне делать. Она поднялась в спальню и так громко стонала, что могли слышать даже соседи. И так она делала каждый раз, когда я работала ночью.

Вам, разумеется, известно, что Максим Станиславович всегда ужинал со мной, даже когда вас не было дома. Поскольку он очень любил обсуждать за столом политику, экономику, финансы и прочее. Он очень любил меня как собеседника, ибо я хорошо осведомлена в этих вопросах. Его новая барышня сидела все это время и слушала нас, нарочито зевая. Я помню те вечера, когда Вы тоже сидели с нами и обсуждали эти же вопросы, и как Максим Станиславович всякий раз смотрел на вас с таким восхищением и порой даже смущением, что разбирается в этих вопросах не так хорошо. Но я точно знаю, что он Вами всегда гордился, где бы он ни был.

Виктория поначалу обижалась, доставала в бумажник к Максиму Станиславовичу, как бы невзначай нащупав его у него в кармане, доставала круглую сумму и отправлялась в ресторан. А может, это было ей «на руку», и она частенько делала вид, что обижалась на нас, чтобы поужинать в дорогом ресторане с подружками. Однажды этот номер не прошел. На ужин были великолепные лобстеры и торт за сто евро. Она сделала вид, что недовольна тем, что подано, скрестила руки, вытянула свои губы и сидела, вынужденная слушать нас. Да, кстати, губы ее все время мешали ей жевать, и она так противно ими чавкала, что порой хотелось встать и выйти из-за стола. А может, и не в губах было дело, а воспитании. Но ладно, не хочу опускаться до обсуждения чьей-либо внешности, да и Вам, я уверена, это не будет интересным. Так вот, в тот самый вечер она послушала нас, скорчив недовольное лицо, и не выдержав, сказала:

— Послушай, милый, почему всякие (цитирую) «училки» должны сидеть с нами за одним столом?

Мы оба покосились на нее.

— Изволь, куколка, не отзываться так об Авдотье Павловне. Она не «училка», а преподаватель в крупном престижном вузе.

— А мне все равно! Может, еще кухарку посадишь с нами за стол. И тоже будет интересно послушать о вашем «Фонтане»!

— Не Фонтан, а Лафонтен, — как бы невзначай, боясь обидеть, подправил Максим Максимович и хихикнул. За ним вслед, не выдержав, легонько я хихикнула я.