Письмо на желтую подводную лодку - [61]

Шурик вертелся в бочке, как грешник в адском котле, но учитель холодно, даже не глядя на него, отрезал:

— Обещать я тебе ничего не стану. Приедем в Челябинск, а там — как педсовет решит… Ученик ты способный, Матусевич, но, честно признаться, как в человеке я в тебе разочаровался.

Тут из-за ограды показался участковый, который нес в руке то ли мешок, то ли какую-то шкуру.

— Вот она, ваша «дэвочка»! — объявил он, представляя на обозрение облезлую дохлятину, похожую на средних размеров собаку с окровавленной, расплющенной головой. — Эт шакал! Видать, из тех, что наших покусали. По кладбищу бегал, да его кто-то пришиб… Шакал всегда так скулит, будто ребенок маленький плачет. Зубы вон какие — клыки, да? — добавил он, тыкая едва не в лицо задержанным кровавым месивом и улыбаясь во весь свой белозубый рот. — У нас такой тварь в округе много водится. Так что будете еще шататься, где нэ слэдует, — за милую душу сожрут. Вай! На Кавказе еще не такое есть — природа дикая, горы!

Милиционер раскрутил отплакавшего свое шакала за хвост и выкинул за сетку — туда, откуда приволок.

Матусевича чуть не вытошнило: «Какая мерзость!» Преподаватель что-то тихо спросил у участкового, и тот великодушно произнес, грозя пальцем:

— Ну ладно, пионэр, отмок немного, теперь иди, давай на «Псырцху» отсыпаться… если сможешь, — ха-ха! Будет тебе урок на будущее, да? Уважаемый учитель берет тебя под свою ответственность. И больше безобразий не нарушай, малчик! — Он подобрал из-под яблони джинсовый костюм Матусевича и оценивающе потряс им в воздухе. — Фирма, да? Ха-а-рошая вещь! Где купил, а?

Шурик почему-то молчал, затаив дыхание.

— Понимаю, родители достали! Ха-арошие родители… Вай! Упало что-то…

В траве лежал подозрительный металлический предмет. Милиционер поднял его, с любопытством осмотрел со всех сторон. Спросил с прищуром:

— Эт что за штука?

Шурик, втянув голову в плечи, пролепетал:

— Это… Вы этого не знаете… За-заграничный сувенир.

— Почему не знаю? Очень даже знаю, а в руках первый раз держу. Шокер, да? Электрошокер, верно говорю? Начальство рассказывало, за границей вся полиция с ними, да?

Шурик утвердительно кивнул, прикрыв глаза. На лбу у него выступил пот. Евгений Александрович с тревогой смотрел то на него, то на участкового. Тот любовно подкидывал диковину на огромной ладони, цокая языком.

— Полезная вещь, слушай… Можно и каратэиста любого успокоить… Да-а! Пионэру с ней не страшно ни в лесу, ни на кладбище… Сюрприз, значит?.. Мне, да?

Матусевич мгновенно сообразил, что ответить, и опять закивал, улыбаясь и превозмогая боль:

— Ага! Конечно вам!

В пансионат возмущенный учитель и недостойный ученик добирались молча (только ученик все постанывал). Первый был вынужден подставить второму плечо, хотя даже из педагогических соображений следовало бы хорошенько всыпать подрастающему негодяю.

IX

Наутро выяснилось, что Олю поместили в Республиканскую детскую больницу, в самом Сухуми, что у нее действительно серьезный перелом голени со смещением, слава богу, закрытый, но лечиться ей предстояло долго. Для остальных восьмиклассников совмещенные с отдыхом занятия шли своим чередом. Шурик Матусевич, который досидел положенное в тазике с водой, через сутки уже вернулся к практике (Евгений Александрович подумал и решил до возвращения домой забыть о его проступках). Пару дней он еще ходил тише воды, ниже травы, но уже на третий как ни в чем не бывало стал добиваться дружбы Карины. Как он сам, не долго раздумывая, сказал ей, «увлекся неожиданно, но сильно» и предложил «быть верным рыцарем без страха и упрека», но первая модница, самый длинный язычок класса и не думала удостаивать его своим вниманием. Посрамленному супермену оставалось лишь на глазах у всей «сборной» упрямо пытаться заводить с ней беседы на интеллектуальные и «тряпичные» темы. Тиллима сначала так и подмывало подойти к каратисту и поговорить по-мужски — показать, как следует поступать с трусами и подлецами, но, когда тот, жалко разводя руками и заикаясь, стал опять что-то «искренне» говорить о своем пацифизме, пачкать руки о такое ничтожество как-то сразу расхотелось. К тому же Тиллиму все казалось мелочью перед другой проблемой, несоизмеримо более важной, чем выяснение отношений с презираемым им Шуриком, и в буквальном смысле болезненной.

Через несколько дней после ужасной ночи на кладбище администратор, вежливо постучав в дверь комнаты мальчиков, прочитала по бумажке:

— Па-па-лек-си-ев…

Тиллим встрепенулся.

— О! Так это ты — герой? К телефону тебя — из самого Сухуми!

В коридоре он прижал трубку к уху.

— Тиллим! Ты меня слышишь? — Сквозь помехи, как будто звонили из-за океана или, как минимум, из Челябинска, послышался знакомый голос Оли (мальчик узнал бы его и во сне). Он звучал на удивление бодро.

— Откуда такая жизнерадостность?

— Нет, никакая я не жизнерадостная, у меня уже истерика.

— Как погода у вас там?

— Вспоминаю Чехова: то ли чаю попить, то ли повеситься.

— Что за приступ шизофрении?

— Это не шизофрения, а просто задушевный разговор меня с собой. Ты даже не представляешь, как здесь плохо! Ужасно душно! Лежу в коридоре. В местных пионерских лагерях дизентерия, вот всех сюда и привезли — палаты переполнены… А в коридоре так неуютно, запахи всякие… и крысы по ночам бегают. Сам понимаешь — удовольствия мало, когда они ночью бегают, вдруг на кровать запрыгнут?.. Тиллим, послушай, а как ты думаешь… они человека могут съесть??