Письмо на желтую подводную лодку - [59]

Милиционер побагровел:

— Что я видел, ты не видел, малчик! Как тогда ночью сюда попали, а?!

— Папа, я на прынца-солныффка похож? Я прынц? Я больше не буду печеньки… честно-честно! Я прынц! Похож? — оживился второй задержанный.

— На дебила ты похож! — огрызнулся Шурик.

— Я конфеты люблю, дяинька милицанер! Он мне сказал, что если я буду прынцем, то девочки со мной дружить будут и конфет мне подарят мно-го-мно-го… — надувшись, признался второй «пионэр».

Первый, услышав это, сразу же заволновался и метнул в него недобрый взгляд: дескать, а уж ты бы лучше молчал. Но больше всего озаботился дядька Африкан, который из-за темноты и слабеющего зрения только теперь признал единственного сына:

— Петро, сыночка! Та шо ж это делается-то?! — возопил казак, бросаясь к дальней бочке. — Родный ты мой! Я думал, ты в хате, спишь без задних ног, а ты тут… Знаешь ведь, что здесь творится, — затемно из дому ни ногой! Та я ж тебя сейчас до смерти застрелить мог!.. Ой, господи Иисусе Христе, горе ты ж мое… Ну какая ж нелегкая тебя ночью на кладбище понесла, сына? И шо за басурман бессовестный тебе всю физиономию размалевал…

— Ба-а-тя!!! Все он же! Он меня повел!!! Обещал же, да-а… — заревел несчастный дурачок, брызжа слюной, размазывая ее по лицу вместе со слезами и тыкая пальцем в сторону Матусевича. — Он мне, это, конфет обещал — мно-о-го! Вку-усных!!! И этого — сладкого всякого… Сказал, что я прынц-солныффка, и девочкам я понравлюсь… Девочки для меня приготовили сюрприз: много-много конфет. Вку-усных!!! Да-а-а… Я пять… не — десять дней! — это, светлячков собирал и в банке давил. Ага… Пол-литра надавил!.. Пап, я похож на солныффка? А еще он мне… Он мне за каждого светлячка по копейке давал — во-о-о!!! Ой, попа болит… По-опу бо-ольно!!! Он плохой дяинька, злой — врал! Не дал Пете конфеты… А у него, это, — ха-ха-ха! — все свои отобрали! Ха-ха! Они с нами были и разбежались… А я с им поругаюсь, батя!!! И с тобой тоже!

Казак прижал сына к себе, успокаивая, погладил по рыжей вихрастой головушке, затем поднялся и, сжав кулаки, двинулся на бессовестного гостя.

— Вы-вы что это з-задумали, а? Да он… Да я же… Так нельзя! — в страхе залепетал Шурик, засуетился. Глазки его беспомощно забегали.

— А так, значит, можно! Человеком, значит, играться можно, измываться над им?! — Полные слез глаза взрослого мужчины-фронтовика вопрошающе глядели на школьника-акселерата. — Тебя спрашиваю, ирод бесстыжий! Видать, шибко умный — над больным шутки шутить?!

Шурик готов был с головой нырнуть в бочку, только бы не видеть этих страшных глаз, однако знакомый требовательный голос заставил его встрепенуться.

— В самом деле, Матусевич, как ты объяснишь все это… безобразие?

Откуда только здесь взялся Евгений Александрович (учитель отвел пришедшего в себя измученного Тиллима и нашедшихся девочек на турбазу, а сам поспешил туда, куда, по его предположению, мог попасть Шурик, и вот уже несколько минут, незамеченный, наблюдал за «следствием») — теперь он тоже ждал немедленного ответа!

Отпираться дальше было бесполезно. Нервы у Шурика сдали окончательно, и он жалостливым тоном заныл:

— Вам бы сейчас такую боль — о-о-о!!! — нестерпимо… Ну так получилось! Меня в классе все тайно ненавидят… и явно! Как они смеялись, когда я испугался быка, сначала в автобусе, потом с этим суком на пленэре — да вы же сами все видели! Меня даже Оля, ну, Оля Штукарь… Я почувствовал — она перестала меня уважать! Это она во всем виновата!!! Я из-за нее специально использовал эту местную легенду про вампиров, придумал эффекты всякие… Платки девчонкам я подбросил — точно как в страшилке, шесть штук! — и кресты фосфором нарисовал. Это ж элементарно! Собрали светлячков, растолкли, получили фосфор. Сегодня и на кладбище лица тоже им вымазали — этот дебил местный и еще… Когда наносишь фосфор на лицо, он остается на костях, то есть там, где кости выступают: надбровные дуги, скулы. Получается как настоящий светящийся череп. Круто я придумал? В темноте любой ужаснется… Послание «античное» тоже я сочинил — я ж поэт! — на крышке рояля пальцем по пыли написал, потом стер. Зато девчонки ночью в Анакопию пошли, на кладбище… И второе послание — мое сочинение, экспромт. Вы, кстати, не читали?.. Ну да, я хотел всех запугать, а потом спасти; зато как бы меня потом зауважали! А вообще, что тут плохого-то? Восстановил бы свой авторитет, если бы не случайности разные… Папалексиев этот тоже появился, герой-тореадор!.. Ну да что говорить-то? Из-за Ольги все это — я только жертва своего романтизма!.. О-о-ой! Да зачем же было солью стрелять? Варварство… Каменный век… Какая боль!!!

Евгений Александрович терпеливо выслушал (было видно, что далось ему это не без труда) стенания Матусевича и коротко спросил:

— Кого еще ты задействовал в своей бездарной «мистерии»?

Шурик задрал нос:

— Ищите сами, если вам интересно. Мне дороже собственная честь! — Но продолжил стонать: — У-у-у!!!

В этот момент из-за деревьев, освещенный лучом фонарика участкового, показался тучный милицейский сержант и, отдышавшись, доложил старшему по званию:

— Товарищ лейтенант! Тут еще пятерых таких же задержали: рожи светятся. Стыд — наши оказались! Не джигиты, а пугала… Двух на «скорой» увезли: шакалы их покусали, чуть не загрызли. Будет им урок, как по ночам куролесить! Кавказ позорят! У, родни понабежало: все уважаемые люди…