Письмо из Солигалича в Оксфорд - [47]

Я глянул в щель между досками: Ольга Степановна согнулась над самой большой моей грядкой за оврагом...

- Вы всегда заняты, вот и решила помочь, - просто сказала она, оправдываясь, когда я выбежал к ней, что-то возмущенно крича и размахивая руками. На ее строгом лице не было и тени насмешки.

Ольгу Степановну я, конечно, тотчас с грядок прогнал; мне даже удалось зазвать ее в то утро на чашку ароматного английского чая - впервые за все дни она согласилась угоститься в моих покоях. А после чая сходила домой и принесла два ведра своей картошки на посадку...

Мостик, поскольку в нем возникла теперь насущная нужда, я построил в тот же день, позволив себе отдохнуть за этим делом от тяжелой работы на грядках. Пришлось остановиться на простом варианте. Мост был деревянный, однако не плоский, а горбатый (так было не только красивее, но и практичнее: застойная дождевая вода не гноила доски настила), и в устройство его перил мне удалось, несмотря на нехватку времени, вложить немало фантазии. Теперь к высоте обрыва с одной стороны и искусственной насыпи с другой добавлялась еще высота горбика (около полуметра), и человеку, вставшему на середине моста над ручьем, открывалось зрелище весьма впечатляющее и неожиданное дл равнинных мест. Ради этих-то совсем других ощущений я, собственно, и старался...

В те дни мне удалось сделать еще кое-что. Раз уж в руках оказалась лопата, я проложил трассу аллеи от огородной калитки до моста, разровнял землю и выкопал правильные ямки под саженцы - молодые березки и рябинки, позже принесенные мной из ближнего леса. Выбор был небогат. Я постоянно сожалел про себя, что здесь нет широколиственных деревьев и я не смогу украсить свой парк кронами разных конфигураций и оттенков. Ваши внушительные дубы, буки и платаны, которыми восхищался еще Чаадаев, в наших лесах не растут. Впрочем, некоторым утешением служило воспоминание о прекрасных искусственных парках под Петербургом, где климат едва ли мягче солигаличского; особенно часто вспоминался мне облюбованный князем Мышкиным и его друзьями Павловск, и я надеялся, что когда-нибудь мне удастся привезти и укоренить на солигаличской почве павловские деревья.

Ни от какой работы я еще так не уставал, как на грядках. Ночные бдения сами собой прекратились. Ложился рано, несмотр на белые ночи, и спал как убитый.

Как-то среди ночи я проснулся от резкого звука. Спросонок трудно было понять, что это за шум и откуда он исходит. Мне показалось, с кухни доносятся негромкая возн и хруст, как будто крыса прогрызает половую доску. Но тут повторился разбудивший мен звук: визг, сопровождаемый сдавленным хрипом, какой издает зарезанная свинья. Происходи это все у меня под кроватью, звук не мог бы быть отчетливее! Однако сейчас я уже догадался, откуда он раздается: из соседнего двора, прямо на который выходили окна. Расстояние между домами было не менее пятнадцати метров, вполне достаточное, чтобы, по английским меркам, жить спокойной, совершенно изолированной от соседей жизнью. У вас в Англии такую полоску земли засадили бы густыми кустарниками и деревьями. Перед моим окном была лишь низенькая поленница старухиных дров, поверх которых в упор глазели на меня подслеповатые оконца ее дома с розовыми наличниками. По вечерам я часто вздрагивал от нетерпеливого топота и громких вздохов: это старухина коза напоминала, что ей пора ужинать... Однако таких звуков, какие разбудили мен в ту ночь, я еще не слыхивал. Режут поросенка? Но у старухи с ее внуком, кажется, никого, кроме козы да рыжего кота, не было.

Я полежал еще немного, собирая силы, чтобы встать и выглянуть в окно. И тут среди хрипа различил несколько бессвязных слов. Затем хлопнула дверь, и голос старухи возле поленницы принялся увещевать:

Пойдем, Леша, пойдем! Пойдем, я тебя спать уложу.

В ту ночь мне удалось быстро уснуть, но подобные истории стали повторяться все чаще: напившись, внук вылезал теплыми ночами во двор и визжал на всю округу.

Много быва в те дни на огороде, я сделал еще несколько неприятных для себя открытий. Грядки мои и соседские сходились почти вплотную. Межой между участками служила борозда, несколько более широкая, чем внутренние борозды. Однажды утром я заметил, что граница исчезла: борозда оказалась доверху засыпана мягкой землей. Ближняя к меже грядка соседей была вскопана. Старуха как раз копошилась на своем участке. Я подошел к ней и, прокричав на ухо приветствие, попросил ее или внука убрать из борозды землю.

Знаю, милый, знаю, - прошамкала бабка, судорожно заправляя иссохшими руками волосы под платок.

После часа на два отлучился, а когда вернулся, борозда была уже вновь прорыта, но прошла теперь по моей некопаной грядке, отхватив полуметровую полосу земли!

В общем-то, я не слишком дорожил огородом: мне просто нечего было сажать на такой большой площади. Но земля в Солигаличе нежданно обрела для меня значение жизненного пространства, объекта для приложения творческих сил (я намеревался бесполезную часть огорода присоединить к моему будущему парку, разбить на ней верхний парк с беседкой возле акации и балюстрадой на краю обрыва), и столь бесцеремонное посягательство на нее, да еще со стороны ближайших соседей, меня сильно огорчило.