Письма Ю. К. Терапиано В. Ф. Маркову (1953–1972) - [10]
2) Очень благодарю Вас и Моршена за участие в «пенсии»; ввиду устройства в дом «пенсия» прекращает свое существование, поэтому больше ничего не посылайте М-mе Рубисовой.
К литературным делам возвращаюсь как будто из другого мира, так «это было давно». О Хлебникове, как это ясно из текста статьи – только самого раннего периода, то, что рассказывал Г. Иванов. Я знаю, что потом Мандельштам очень высоко ценил Хлебникова. Думаю также, что будучи вообще податливым к чужим влияниям (кое-что – о поправке – во «Встречах»), Мандельштам мог после «Tristia» быть даже под прямым влиянием. Есть же среди позднейших его стихов такие, в которых явно влияние Пастернака, но с другой стороны, с самого начала у Мандельштама была и своя «футуристическая линия», свой герметизм.
Я совсем не обиделся за «Париж» – то, что я имею свое отношение к идеологии «Парижа» – основано на «истории» «парижской ноты», которую не все знают. М. б., когда я возвращаюсь к «истории», получается так (со стороны), как будто я за «Париж» обижен – но сам я никогда не имел такого намерения – «обижаться». И, повторяю, Париж никак не настаивает на том, что достиг «конечного» (иначе – смерть бы ему была), да и вообще «настаивать», «утверждать» и т. п. не в духе этой эпохи – 1926–1939. Ваше замечание о том, что Поплавский не русский «футурист» – верно (G. Apollinaire, Рембо и т. п.), жаль, что Ваше письмо я получил после того, как написал о Вашей статье о футуризме>82. И еще: «новое», т. е. «послевоенное», поколение «парижан» тоже не может понять наших восторгов в отношении Поплавского. Интересно – в чем дело? Вероятно, в каждом поколении существуют свои пристрастия, основанные, б. м., на бессознательной какой-либо общности, что ли, созвучности какой-то «ноте», которая звучит только для них, а потом уже не звучит? А м. б., наоборот, «новые люди» не сумели прочесть Поплавского? И это может быть. Книг Хлебникова я так еще и не получил, впрочем, и не искал, не до них было. А в статье о футуризме, мне кажется, критик и ученый заглушили в Вас поэта, заставили на время поверить в реальность «измов», в значение рационального момента в творчестве: «хотел», «следовал такой-то программе или течению» – на самом же деле:
Но, повинуясь только звуку
Души, запевшей, как смычок,
Вдруг подниму на воздух руку,
И затрепещет в ней цветок…
(из «Тяжелой лиры» В. Ходасевича, по памяти>83).
Теперь об ином. Здесь проектируют съезд писателей зарубежья – в конце лета. М. б., судьба позволит нам встретиться. Возможно, что со временем напишу Вам более подробно об этом и даже о том, какой бы доклад Вы хотели сделать? Но сейчас еще рано, т. к. не знаю, во что все эти разговоры выльются.
Крепко жму руку.
Ю. Терапиано
14
5.III.55
Дорогой Владимир Федорович,
Сейчас получил уже на новый адрес Ваше письмо от 28/11, через которое почувствовал Вас – внутренне, на глубине нрзб теплее и лучше самому.
На Ваше письмо от 13/II не смог ответить, т. к. только что похоронил Ставрова, затем был переезд, хлопоты, сосредоточиться совсем не мог. Как раз ко дню окончательного переезда заболел гриппом, переезжал больным и только теперь прихожу в себя. Вчера узнал новую печальную весть – умер в Тель-Авиве поэт Довид Кнут>84. В 20-х гг. (25–26) мы с ним медитировали, были очень дружны долгие годы и только после его неудачной (с моей точки зрения) женитьбы на дочери А. Скрябина, сумасшедшей Ариадне>85, наша дружба как-то расстроилась. Кнут был очень талантливый поэт, и человек тоже талантливый, с детской милой душою, веселый и всегда полный энергии. Вспоминаю прошлое, его стихи и т. д. – и еще мне грустнее. Во время войны я потерял близких людей, теперь опять, как-то даже страшно думать, что почти все мои прежние друзья уже не принадлежат этому миру. Вот книга об А. Белом покойного критика Мочульского>86 – и его тоже нет. И даже как-то досадно, что многие «худшие» из литературной среды, пройдя безвредно «огонь, и воду, и медные трубы», благополучно процветают. Такие сопоставления делать грешно, но все-таки иногда такое вырвется. Ставров последние годы постепенно сходил на нет, не хотел писать, поэтому вялость его ответов не удивительна. Но разве могли Вы знать, в чем дело, когда и близкие его не знали.
Проект съезда>87 поддержан кругами, которые, вероятно, помогут его осуществить, вопрос не столько в средствах, сколько в организации, это – ахиллесова пята россиян. Вы – в списке предполагаемых присутствующих и говорящих. Через 2 недели будут здесь организационные разговоры, поставлю Вас в курс о них.
«Парижскую поэму» Набокова не читал, где она напечатана?>88 «Бульмиш» – студенческое сокращение Boulevard St Michel – главная артерия Латинского квартала, на которой в любое время дня и ночи полно студентов. Откуда же строчки «Ils furent…»>89 – не припоминаю.
На Ваше письмо по поводу моей статьи о «Футуризме» подробно отвечать сейчас не буду, т. к. спор «письменный», а не «разговорный» труден тем, что отсутствуют интонации, реплики подаются через несколько недель и т. д., т. е. по существу подобный разговор внутренне нелоялен, все время как бы бить связанного, и, связанный, получаешь удары. Самое существенное в недоразумении или в понимании каждым по-своему тезисов «Футуризма», мне кажется, – их формулировка – она неясна, и, естественно, возражавшие поняли не так, как, видимо, понимаете Вы сами. «Знак равенства между хорошей поэзией и футуризмом» (даже независимо от измененного названия статьи), отношение к течениям как к чему-то реально влияющему, создающему и т. д. – чего Вы сами не находите в Вашей статье («поступательного движения в поэзии – этой идеи нет в моей статье») – все это все-таки читатель вправе вывести. Я дал прочесть Маковскому Вашу статью, чтобы проверить свои реакции, и его возражения (его восприятие) совпали с моими. Вы писали об идеях, а не об «измах» – но здесь-то и получился корень недоразумения.
В книге «Встречи» Юрий Терапиано передает нам духовную и творческую атмосферу литературной жизни в эмиграции в период с 1925 по 1939 г., историю возникновения нового литературного течения — «парижской ноты», с ее обостренно-ответственным отношением к делу поэта и писателя, и дает ряд характеристик личности и творчества поэтов и писателей «старшего поколения» — К. Бальмонта, Д. Мережковского, З. Гиппиус, В. Ходасевича, К. Мочульского, Е. Кузьминой-Караваевой (Матери Марии) и ряда поэтов и писателей т. н. «младшего поколения» (Бориса Поплавского, Ирины Кнорринг, Анатолия Штейгера, Юрия Мандельштама и др.).Отдельные главы посвящены описанию парижских литературных собраний той эпохи, в книге приведены также два стенографических отчета собраний «Зеленой Лампы» в 1927 году.Вторая часть книги посвящена духовному опыту некоторых русских и иностранных поэтов.Текст книги воспроизведен по изданию: Ю.
1950-е гг. в истории русской эмиграции — это время, когда литература первого поколения уже прошла пик своего расцвета, да и само поколение сходило со сцены. Но одновременно это и время подведения итогов, осмысления предыдущей эпохи. Публикуемые письма — преимущественно об этом.Юрий Константинович Терапиано (1892–1980) — человек «незамеченного поколения» первой волны эмиграции, поэт, критик, мемуарист, принимавший участие практически во всех основных литературных начинаниях эмиграции, от Союза молодых поэтов и писателей в Париже и «Зеленой лампы» до послевоенных «Рифмы» и «Русской мысли».
Юрий Константинович Терапиано (21 октября 1892, Керчь — 3 июля 1980, Ганьи под Парижем) — русский поэт, прозаик, переводчик и литературный критик «первой волны» эмиграции, организатор и участник ряда литературных объединений Парижа.Автор шести стихотворных сборников. «Стихи его одни из тех, за которыми открываются поля метафизики. Слова в них приобретают как бы новый смысл, созданный мелодией звуков и ритмом, преображающим содержание стихотворения». Так говорила о нем знавшая его многие десятилетия И. В.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга — сборник воспоминаний бывших узников Саласпилсского лагеря смерти. В книге повествуется о чудовищных злодеяниях немецко-фашистских изуверов и их приспешников — латышских националистов, совершенных ими за колючей проволокой Саласпилсского лагеря смерти. Вместе с тем бывшие узники не только рассказывают читателям об ужасах, которые народам мира принес фашизм и его неизбежный спутник — война, но и предупреждают, что эти ужасы могут снова повториться, если народы не будут твердо стоять на страже мира и позволят фашизму снова поднять голову.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Брошюра написана известными кинорежиссерами, лауреатами Национальной премии ГДР супругами Торндайк и берлинским публицистом Карлом Раддацом на основе подлинных архивных материалов, по которым был поставлен прошедший с большим успехом во всем мире документальный фильм «Операция «Тевтонский меч».В брошюре, выпущенной издательством Министерства национальной обороны Германской Демократической Республики в 1959 году, разоблачается грязная карьера агента гитлеровской военной разведки, провокатора Ганса Шпейделя, впоследствии генерал-лейтенанта немецко-фашистской армии, ныне являющегося одним из руководителей западногерманского бундесвера и командующим сухопутными силами НАТО в центральной зоне Европы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Книга Стюарта Джеффриса (р. 1962) представляет собой попытку написать панорамную историю Франкфуртской школы.Институт социальных исследований во Франкфурте, основанный между двумя мировыми войнами, во многом определил не только содержание современных социальных и гуманитарных наук, но и облик нынешних западных университетов, социальных движений и политических дискурсов. Такие понятия как «отчуждение», «одномерное общество» и «критическая теория» наряду с фамилиями Беньямина, Адорно и Маркузе уже давно являются достоянием не только истории идей, но и популярной культуры.
Книга представляет собой подробное исследование того, как происходила кража величайшей военной тайны в мире, о ее участниках и мотивах, стоявших за их поступками. Читателю представлен рассказ о жизни некоторых главных действующих лиц атомного шпионажа, основанный на документальных данных, главным образом, на их личных показаниях в суде и на допросах ФБР. Помимо подробного изложения событий, приведших к суду над Розенбергами и другими, в книге содержатся любопытные детали об их детстве и юности, личных качествах, отношениях с близкими и коллегами.
10 мая 1933 года на центральных площадях немецких городов горят тысячи томов: так министерство пропаганды фашистской Германии проводит акцию «против негерманского духа». Но на их совести есть и другие преступления, связанные с книгами. В годы Второй мировой войны нацистские солдаты систематически грабили европейские музеи и библиотеки. Сотни бесценных инкунабул и редких изданий должны были составить величайшую библиотеку современности, которая превзошла бы Александрийскую. Война закончилась, но большинство украденных книг так и не было найдено. Команда героических библиотекарей, подобно знаменитым «Охотникам за сокровищами», вернувшим миру «Мону Лизу» и Гентский алтарь, исследует книжные хранилища Германии, идентифицируя украденные издания и возвращая их семьям первоначальных владельцев. Для тех, кто потерял близких в период холокоста, эти книги часто являются единственным оставшимся достоянием их родных.