Письма - [318]

парижская сутолока и т. д. так плохо влияют на мою голову, что я счел за благо удрать в

деревню. Это и помешало мне немедленно присоединиться к Вам. Бесконечно рад, что Вам

нравится портрет арлезианки, сделанный точно по Вашему рисунку.

Я старательно и уважительно пытался соблюсти верность ему, взяв на себя, однако,

смелость с помощью красок интерпретировать сюжет на свой лад, но, конечно, в том же

трезвом духе и стиле, в каком выполнен названный выше рисунок.

Портрет представляет собой, так сказать, обобщенный тип арлезианской женщины;

такие обобщения – явление довольно редкое. Прошу Вас рассматривать мою картину как нашу

совместную работу и плод нашего многомесячного сотрудничества в Арле.

Мне эта картина стоила еще одного месяца болезни, но я, по крайней мере, знаю теперь,

что она – произведение, которое будет понято Вами, мною и некоторыми другими так, как мы

хотим, чтобы оно было понятно. Мой здешний друг доктор Гаше после некоторых колебаний

принял его и сказал: «Как трудно быть простым!» Так вот, я еще раз подчеркну значение этой

вещи, сделав с нее офорт, и на этом баста! Пусть кто хочет, тот ее и берет.

Обратили ли вы в Арле внимание на оливы? Я недавно написал портрет д-ра Гаше с

печальным выражением лица, столь характерным для нашего времени. Все это, если хотите,

напоминает то, что Вы сказали о Вашем «Христе в Гефсиманском саду»: «Картине не суждено

быть понятой». Словом, как отлично подметил мой брат, в портрете я иду по Вашим стопам.

Я привез с собой из Сен-Реми последний мой тамошний набросок «Кипарис со

звездою»: ночное небо с тусклой луной, точнее, с тонким полумесяцем, еле выглядывающим из

густой отбрасываемой землей тени, и преувеличенно яркая, нежно-розовая и зеленая звезда в

ультрамариновом небе, где плывут облака. Внизу – дорога, окаймленная высокими желтыми

камышами, позади которых виднеются низкие голубые Малые Альпы, старый постоялый двор с

оранжевыми освещенными окнами и очень высокий, прямой, мрачный кипарис.

На дороге двое запоздалых прохожих и желтая повозка, в которую впряжена белая

лошадь. Картина, в целом, очень романтична, и в ней чувствуется Прованс. Я, вероятно, сделаю

офорты как с нее, так и с других пейзажей и сюжетов, представляющих собой воспоминания о

Провансе, и буду счастлив подарить Вам один из них, как резюме того, что я изучал и чего

добивался. Мой брат пишет, что Лозе – тот, что издал литографии с работ Монтичелли, тоже

одобрил мой портрет арлезианки. Вы понимаете, что, попав в Париж, я немного растерялся и не

успел посмотреть Ваши картины. Но я надеюсь еще на несколько дней вернуться туда. Был

очень рад узнать из Вашего письма, что Вы опять уехали в Бретань вместе с де Хааном. Если

Вы разрешите, я, весьма вероятно, приеду, чтобы провести с Вами месяц и написать несколько

марин, но главным образом, чтобы снова повидать Вас и познакомиться с де Хааном. А затем

мы можем попытаться создать что-нибудь неторопливое, серьезное, такое, что мы, вероятно,

создали бы, если бы могли продолжать работать там, на юге.

Вот, кстати, идея, которой Вы, может быть, воспользуетесь. Я пытаюсь писать этюды

хлебов так (к сожалению, нарисовать не могу): одни лишь голубые и зеленые колосья – то еще

совсем зеленые, длинные, как ленты, и розовеющие в лучах солнца, то уже слегка желтеющие и

окаймленные пыльными бледно-розовыми цветами в тех случаях, когда стебель обвит снизу

розовым вьюнком.

И надо всем, на этом оживленном и в то же время умиротворенном фоне, я бы хотел

писать портреты. Таким образом различные зеленые тона равной силы сольются в единую

зеленую гамму, трепет которой будет наводить на мысль о тихом шуме хлебов, колеблемых

ветром. В смысле цвета это очень нелегко.

ПИСЬМА К ПОЛЮ СИНЬЯКУ, ИОГАННЕ ВАН ГОГ-БОНГЕР,

ЙОЗЕФУ ЯКОБУ ИСААКСОНУ И АЛЬБЕРУ ОРЬЕ

АПРЕЛЬ 1889-ФЕВРАЛЬ 1890

Этот последний раздел переписки Ван Гога включает письма художника к наиболее

интересным, после Тео, Раппарда, Бернара и Гогена, адресатам.

Поль Синьяк (1863-1935), французский художник-неоимпрессионист, стал другом Ван

Гога после первой же встречи, которая, как и в случае с Бернаром, имела место в лавочке

папаши Танги в начале 1887 г. Синьяк, по просьбе Тео Ван Гога, в конце марта 1889 г.

посещает Винсента в больнице в Арле, а после смерти художника принимает активное

участие в организации выставок его произведений в Париже и Брюсселе. Письмо Винсента

Синьяку датируется началом апреля 1889 г.

Альбер Орье (1865-1892) – французский критик модного тогда символистского

направления и автор опубликованной в январе 1890 г. в «Mercure de France» первой статьи, о

художнике, которая называлась «Одинокие. Винсент Ван Гог». Статья исключительно высоко

оценивала талант и работы Ван Гога, но давала неверную оценку его творчества в целом,

представляя Винсента публике как художника-символиста. Письмо Ван Гога было написано

Орье в феврале 1890 г., а в июле того же года, незадолго до смерти художника, состоялось и

их личное знакомство.

С Йозефом Якобом Исааксоном (1859 – после 1939), малоизвестным голландским

живописцем и другом Тео, Винсент не был знаком лично. Письмо к Исааксону, отправленное в