Письма - [27]

обе стороны. В октябре 1879 г., в период сильнейшего душевного кризиса, прерывается даже

переписка с Тео. Только через девять месяцев, в июле 1880 г., он вновь сообщает Тео о себе.

Странствия по Боринажу сделали его «другим человеком». У него зарождается и крепнет

желание стать художником. Он много копирует и рисует с натуры, но большая часть работ

этого времени пропала.

127 Пти Вам, 26 декабря 1878

Боринаж, Эно

Ты, без сомнения, понимаешь, что здесь, в Боринаже, нет никаких картин, что здесь, как

правило, даже не знают, что такое картина; поэтому само собой разумеется, что со времени

моего отъезда из Брюсселя я не видел ничего относящегося к области искусства. Тем не менее

местность тут очень своеобразная и живописная; все тут, так сказать, говорит, все красочно и

полно характера.

В последние, темные дни перед рождеством выпал глубокий снег, и пейзаж стал

напоминать средневековые картины Брейгеля Мужицкого и многих других художников, так

убедительно умевших передать своеобразный эффект красного и зеленого, черного и белого.

То, что видишь здесь, ежеминутно наводит на мысль о работах Тейса Мариса или, скажем,

Альбрехта Дюрера. Тут встречаются лощины, заросшие колючим кустарником и старыми

искривленными деревьями с причудливо изогнутыми корнями; эти лощины выглядят точь-в-

точь как дорога на гравюре Дюрера «Рыцарь и смерть».

В эти дни было любопытно наблюдать, например, рабочих, возвращающихся из шахты

по белому снегу в вечерних сумерках. Люди эти, когда они снова поднимаются из недр земли на

дневной свет, до такой степени черны, что похожи на трубочистов. Домики у них по большей

части крошечные – в сущности, здесь скорее подошло бы слово хижины, – и разбросаны они

по лощинам, в лесу и на склонах холмов. Там и сям виднеются замшелые крыши, а по вечерам

сквозь мелкий переплет окошечек приветливо сияет свет. Сады, поля и пашни, которые у нас в

Брабанте окружены дубовым лесом или подлеском, а в Голландии – подстриженными ивами,

обнесены здесь живыми изгородями, черными и колючими. Теперь, на снежном фоне, это

производит впечатление шрифта на белой бумаге, выглядит как страница Евангелия.

Я уже несколько раз читал здесь проповеди – иногда в довольно большом, специально

приспособленном для религиозных собраний помещении, иногда на беседах, которые тут

принято устраивать по вечерам в жилищах рабочих; вернее было бы назвать эти беседы

библейскими чтениями. Помимо всего прочего, я изложил притчу о горчичном семени,

рассказал о бесплодной смоковнице и слепорожденном, а на рождество, разумеется, – о яслях

вифлеемских и «мире на земле».

Если бы с божьего соизволения я прочно осел здесь, я радовался бы этому от всего

сердца.

Вокруг повсюду высятся огромные трубы и горы угля у входа в шахты. Ты видел

большой рисунок Босбоома «Шофонтен»? Он хорошо передает характер здешнего пейзажа,

только тут – сплошь угольные шахты, в то время как на севере Эно добывают камень, а в

Шофонтене – руду.

129 Вам, апрель 1879

Недавно я совершил очень интересную экскурсию – целых шесть часов провел в шахте.

И притом в одной из самых старых и опасных шахт этого округа. Называется она «Маркасс» и

пользуется дурной славой, потому что там погибло много народу – кто при спуске, кто при

подъеме, кто от удушья, кто при взрыве рудничного газа, кто при подъеме подпочвенных вод

или при обвале старых штолен, и т. д. Место это – мрачное; на первый взгляд во всей округе

есть что-то жуткое и мертвенное.

Здешние рабочие большей частью люди истощенные и бледные – их постоянно гложет

лихорадка; лица у них изнуренные, измученные, обветренные и преждевременно

состарившиеся; женщины, как правило, выглядят поблекшими и увядшими. Шахта окружена

жалким поселком с несколькими мертвыми, до черноты закопченными деревьями и колючими

живыми изгородями; повсюду кучи навоза и шлака, горы пустой породы и т. д. Марис создал

бы из этого великолепную картину.

Как-нибудь позднее я попробую сделать набросок, чтобы дать тебе представление обо

всем этом.

У меня был хороший проводник, приветливый и терпеливый; он проработал в шахте уже

тридцать три года и старался все объяснить поподробнее и попонятнее. В этот раз мы

спустились с ним вниз на глубину в семьсот метров и заглянули в самые сокровенные уголки

этого подземного мира.

Забои (места, где работают углекопы), наиболее уда ленные от ствола, называются здесь

«des caches» – тайниками. Шахта имеет пять горизонтов; три верхние уже истощены и

заброшены – работы там больше но ведутся, потому что весь уголь выбран. Если бы кто-

нибудь попытался изобразить эти забои на холсте, это было бы чем-то новым, неслыханным

или, вернее сказать, невиданным.

Представь себе забои – ряд камер в довольно узком и длинном штреке, укрепленном

толстыми деревянными стойками. В каждой такой камере при слабом свете маленькой

лампочки рубит уголь шахтер в грубом брезентовом костюме, грязный и черный, как трубочист.

В некоторых забоях он может стоять в рост, в других лежит на земле. Все это более или

менее напоминает ячейки в улье, или темные мрачные коридоры подземной тюрьмы, или

шеренгу небольших ткацких станков, или, еще вернее, ряд хлебных печей, какие мы видим у