Письма в пустоту - [48]

— Я и говорю, нас используют во имя чужих интересов. Ты ведь понимаешь, что братство существует на внешние инвестиции. Только чьи? Кто стоит за орденом? Очевидно, розенкрейцеры ведут политику конкретных людей, преследующих не менее определенные цели. Только не ясно справедливы ли они… Вас напичкали высокопарной ерундой о благословенной миссии и высоких идеалах, но на поверку выходит, что вы лишь исполняете приказы расчетливых манипуляторов. Весь орден — один только обман.

— Альентес! — я был в шоке.

— Да, я Альентес. И я служу не обману с распятием и розой на цепи, я подчиняюсь одному только человеку, принимая его идеалы и желания за истинный свет и благодать. Как бы он ни был неправ, как бы ни заблуждался или какими бы ни были его истинные цели, я все равно останусь его слугой. Такова моя воля и я счастлив ею. Любовью и благодарностью к Игнасио я живу, а не верой в привитые мне идеалы «групп давления».

Сказав это, Аль скользнул по мне бесстрастным взглядом и покинул кухню, оставив меня в полнейшем замешательстве и ступоре.

Я оказался слаб перед его напором, вся моя система ценностей не выдерживала критики перед целой системой аргументов Альентеса. Мои возражения выглядели неубедительно, а доводы казались лепетом полугодовалого ребенка, заладившего одно и тоже на свой манер. Логика Альентеса почти не терпела протестов, он мастерски показал всю мою ничтожность и незрелость. Рядом с ним я оказался презренной мошкой, отстаивающей песочные замки… Возможно, он прав.

Я и сам не знал, ради чего мы ведем столь ожесточенную войну.

Мы приняли на веру слова наставников как неписаные аксиомы, а если все это ложь?

Если, выйдя за границы своей морали и мировоззрения, я ощущу холод от осознания ошибочного пути, по которому я шел всю свою жизнь?

Стало страшно.

Но я заставил себя успокоиться. Ведь помимо сомнений веры, во мне жила любовь и благодарность ордену за мое благополучное детство. Альентес, Рауль, Старейшины, другие ребята, они все составляли меня. И я не мог отречься от своей жизни, от того, что грело меня все эти годы и стало семьей…

Альентес уже спал, когда я вошел в спальню. Он лежал поверх одеяла в своей черной сутане, заложив руки под голову. Даже перед сном он не освободил свои волосы от тугого захвата резинки. Аль был как всегда строг и аккуратен. Только лицо разгладилось от привычной серьезности, приобретя ангельское спокойствие и ощущение безопасности.

Я невольно дотронулся до его щеки и, едва касаясь, провел по ней рукой. Не знаю, как я решился на столь отчаянный шаг, ведь Аль мог проснуться и я бы вновь его расстроил… Но я хотел быть ему ближе… Если бы он позволил мне защищать себя!!! Если бы только позволил!!!

Я, как верный пес, упал на пол подле Альентеса и сразу же провалился в сон.

Утром меня разбудил свет, режущий глаза своей белизной. Я поднялся. Альентес уже встал, его кровать была пуста, а по тому, что с кухни раздавался побрякивающий звук чайной ложки, стукающейся о стенки чашки, я понял, что мой собрат дома.

Я глянул на постель, измятую сном Альентеса. На одеяле лежала записка. Должно быть, выпала из кармана товарища ночью, или он специально ее оставил для меня. Хотя на последнее надежды мало.

Я судорожно развернул записку, игнорируя все каноны приличия, и прочел чужое послание. Оно гласило:

«My dear rose! Надеюсь, тебе подошел мой подарок, и ты сейчас выглядишь великолепно, как и подобает благочестивому самаритянину. Сегодня я еду в отель, поить местных «капустниц» чаем, поэтому ты свободен. Have a rest! Завтра с 8 am я в спортзале, потом кафе, затем нас ждет опера. Думаю, тебе можно подойти к 3 pm, я распоряжусь — возле отеля тебе отдадут билеты, а я подожду тебя в Coffee на Пушкинской. Кстати, ты слышал Puccini «Madam Butterfly»? Божественно! Тебе понравится. Bye!

P.S.: Take it easy, be happy! Yours G.»

Записка была составлена на идеально русском языке, не считая английских вкраплений для выпендрежа. Создавалось впечатление, что Гленорван освоил образовательную методику ордена, позволяющую тратить на углубленное изучение иностранного языка всего один год. Альентес, к примеру, безупречно владел 10 языками, мне покорилось пять, и кажется, Гленорван от нас не сильно отстал.

Но бесило другое! Во-первых, манера обращения к Альетесу, тон в записке передавал снисходительное высокомерие Гленорвана к своему адресату. Ну, кто он такой, чтобы возвышать себя над Алем! Во-вторых, я категорически не разделял спокойствия Альентеса по поводу столь близкого общения с противником. Джордж явно делал все, чтобы подобраться к моему товарищу и причинить вред.

Разве я мог спокойно реагировать?!

Я пошел на кухню, где застал Альентеса за излюбленным занятием. Он, неспешно попивая кофе и жуя бутерброд, смолил очередную сигарету. К слову, в пепельнице набралось достаточно окурков для 10 часов утра.

— Альентес, — строго начал я, вставая в позу сварливой жены — руки в бок.

— Брат Диего, — перебил меня товарищ, — Я же просил никогда меня не трогать… К чему ты вчера дал волю своим рукам!?

Мое желание высказать претензии мгновенно улетучилось, сменяясь глубоким стыдом.