Письма в пустоту - [20]

— Вот уж нет, мы родились в один год, а, значит, равны. К тому же это мне приходится за тобой приглядывать и помогать.

Видимо я хватил лишнего, потому как мои слова зацепили Альентеса. Он вскочил на ноги и с немыслимой скоростью кинулся на меня. Я даже не понял, как все произошло, но я оказался прижатым к стене с передавленным горлом. Мастерство Альентеса поражало.

Он сжимал рукой мою шею и зло смотрел на меня своим бархатным глазом, в котором отчетливо читалось уязвление.

Я закашлял, теряя дыхание.

Противопоставить такому захвату я ничего не мог, и на ум пришло отчетливое осознание того, что в данном случае моя жизнь всецело находится в руках Альентеса.

— Ты просто никчемное убожество, брат Диего, — невозмутимо произнес Аль, всматриваясь мне прямо глаза, — Ты лишь тешишь самолюбие, навязывая мне свою заботу.

Его рука разжалась, давая мне свободу.

— Ты мне безразличен, — презрительно кинул Альентес и вышел в коридор.

— Ты мне тоже! Чертов истукан! — выдавил из себя я, борясь с кашлем.

Мне было неприятно, и в тот момент я на самом деле ненавидел этого человека, в котором не осталось ничего от моего лучшего друга, столь любимого мной много лет назад во времена веселой беззаботности детства.

ПЕПЕЛ ЗЕМЛИ

Диего, Диего… С каждым днем ты меня поражаешь все больше. Оказывается, у твоей целеустремленности нет предела. Ты и раньше был безрассудным чудаком, а сейчас вообще лишился остатка мозгов.

Ты чего приперся?

Прости. Не ты, мой милый друг. Я говорю сейчас о Диего-взрослом. Его забота раздражает, твоя же напротив, была желанной. Между вами огромная разница! Кажется, в психиатрии это называется раздвоением личности, но я не уверен, что я могу применить данный термин к суждениям относительно другого человека.

Итак, прошло три дня с момента убийства Штольца. Как раз тогда я лишился глаза. К концу того же злополучного дня я все же убедил себя обратиться к врачу, что-то мне не сильно нравилась моя рана, да и болеть начинала, невзирая на принятые обезболивающие таблетки.

В местной районной поликлинике, где стены пропитаны запахом спирта и мочи, меня направили к хирургу, хотя я настаивал на окулисте или офтальмологе.

Две обстоятельные матроны с лицами десятитонных катков сочувственно качали головами, рассматривая мою рану. Я спросил у той, что была добротнее и прокуреннее, буду ли видеть хотя бы на 10 %. Меня обрадовали, заверив в 20 % зрении. Я успокоился, а бабы не прекращали меня жалеть. Будто мне есть дело до глаза. Наплевать! Меня беспокоит лишь реакция Игнасио… По-моему, он был расстроен, по крайней мере, в телефоне его голос звучал удрученно.

Порез мне удачно заштопали, напоследок обкололи анестезией, и я вернулся домой.

Видимо, все это время я мог двигаться лишь под действием болевого шока и таблеток, ибо вечером, когда и то и другое закончилось, меня конкретно прибило. Похолодели руки и ноги, голова потяжелела, мысли стали похожи на стальные гири. Я ничего не соображал, кроме того, что у меня сильнейший жар. Лихорадка била мелкой дрожью. А самое поганое — усилилась боль. Нет, плохо сказал… Она не усилилась, она стала адской. Глаз болел так, как будто в него вбивали тупой гвоздь, и он, успешно пройдя сквозь мозг, уже стукался о затылочную кость. К ночи гвоздь успешно эволюционировал до отбойного молотка.

Начались глюки.

Я кое-как дополз до постели, но взобраться на кровать так и не сумел. Находясь в бреду, я видел искажающиеся картинки из моего прошлого. Из земли вырастали фигуры пятерых парней, которых постоянно нанимал Игнасио, чтобы издеваться надо мной. Фигуры качались и расплывались, теряя лица, но смех я слышал отчетливее своего дыхания. Парни всегда ржали. Лихорадка добавляла метаморфозы. У них вместо пальцев топорщились бейсбольные биты, которые превращались потом в члены и, наоборот, в общем, символизировали они тот пресловутый любовный кнут из времен моей юности. Пряником же становились прикосновения Учителя, когда он, привлекая меня к себе, обнимал и целовал как бы в награду за то, что я вытерпел с теми парнями.

Ну да, столь хилый пряник мне казался раем. А ведь Игнасио никогда меня не насиловал, он попросту не мог, поэтому подкупал уличных отморозков, готовых за деньги на любую подлость.

Диего… Тебе интересно знать, как это было? Брось! Ты ведь уже в курсе, я столько раз рассказывал. Ну, ладно, снова удовлетворю твое любопытство.

Все случалось, когда нас отпускали на выезды. Диего, ты ведь знаешь, что наставник имеет право вывозить воспитанника в город. Игнасио активно пользовался сей возможностью. Он считал уместным в качестве уроков жизни привлекать к столь познавательным «занятиям» других людей.

Ну да ладно… Тебе явно неинтересны подробности моего взросления, тем более я уже писал тебе об этом. Помнишь мое первое письмо? Меня тогда впервые изнасиловали. Столько слез и соплей я излил на тебя. Я был слишком наивен и все пытался бороться с обстоятельствами, не понимая всю безысходность своего положения.

Но ничего, дела давно минувших дней!

Итак, я бредил.

К утру мне стало лучше и я смог добраться до холодильника, чтобы перекусить. После первого кусочка хлеба меня стошнило. Прости за подробности, милый друг, но без них никак. Я же максимально точно хочу обрисовать окружающую меня действительность, без приукрашиваний и преувеличений. Так вот… Мой организм явно дал тотальный сбой.