Письма с Прусской войны. Люди Российско-императорской армии в 1758 году - [39]
Тактическую победу пруссаков при Цорндорфе не признать сложно. Фридрих заставил российскую армию отказаться от взятия Кюстрина, отступить от столицы Пруссии, предотвратил объединение сил союзников и не дал сделать Одер операционной базой для следующей кампании. Иначе говоря, все цели, поставленные перед Российско-императорской армией петербургской Конференцией в июне этого года[508], оказались не выполнены. Первыми действительные результаты баталии почувствовали австрийцы, которые уже через две недели после битвы увидели перед собой старого противника с вернувшимися, хоть и поредевшими, батальонами[509].
В то же время намерение Фридриха «наголову разбить русских» или хотя бы использовать Цорндорфское кровопускание для переговоров о сепаратном мире с Россией не оправдалось[510]. Для самой Российско-императорской армии, как мы видим по письмам, важно, прежде всего, что они устояли в первом столкновении с «самим» королем. В этом смысле оценка непосредственных участников баталии укладывается в формулу, которую уже цитированный Эндрю Митчелл высказал спустя полгода — баталию «обе стороны и выиграли, и проиграли»[511].
Настроения в самой России неоднозначные. Сообщение английского посланника из Петербурга еще весной 1758 г. о том, что «they (русский двор. — Д. С.) are weary of the war, and I know that they have not a shilling to rub upon another»[512], не так уж далеко от истины. К осени впервые с начала войны ощущается необходимость затянуть пояса: в конце августа объявлен новый рекрутский набор[513], не хватает денег на выдачу жалованья; местами заморожено строительство — Смольного монастыря, к примеру (но не Зимнего дворца!). Казна задерживает финансирование и стратегически важных институтов — артиллерийского, медицинского ведомства, главного комиссариата. Сенаторы даже предлагают Синоду организовать пожертвования средств[514].
Не исключено, что австрийцы и саксонцы опасаются заключения сепаратного мира: это могло бы объяснить темную историю с сообщением императрице Елизавете о якобы задуманном Фридрихом II отравлении при посредничестве молодого двора[515]. Во всяком случае, Елизавета склонна верить — и тем более готова к тому, что в 1943 г. в Берлине назовут «тотальной войной»:
Obschon die Rusische Kayserin über der großen Verlust Ihrer Truppen nicht wenig empfindlich gewesen, so hat Höchst Dieselbe sich jedennoch alschon dahin geäußert, daß Sie nicht ehemehr ruhen wolte, biß der König in Preußen gedemütigt und in die behörige Schrancken gesetzet seyn würde; wan Sie, die hiesige Monarchin, auch ehe lezten Mann und Rubel hergeben sollte[516].
Елизавета обещает сорокатысячное подкрепление; в сентябре из Петербурга к западной границе выступают сводный гвардейский батальон и Астраханский пехотный полк[517]. В то же время Петербург дает понять, что не следует понимать его слишком буквально, и ждет от австрийских союзников, что «столь благие намерения не останутся без оговоренной поддержки», то есть «зимнего транша в 500 000 рублей».
Оценка Цорндорфской баталии императрицей совпадает, как мы увидим, с настроениями в самой армии. На орденском обеде в праздник Св. Александра Невского Елизавета заявляет: «поскольку ее войска поняли теперь, что король в Пруссии не является непобедимым, они будут сражаться отныне с тем большим мужеством и уверенностью»[518]. Новогодний фейерверк на наступающий 1759 г. в российской столице изображает между прочим «геройское Намерение на пьедестале с надписью militemus, то есть готовы воевать» и «Храбрость с надписью nulli cedamus, то есть никому не уступим»[519]. В тогдашнем Берлине настроение, наоборот, далеко не столь решительное.
Прусский король действует великолепно, с почти невероятной быстротой; но со всем тем, если бы на совести его врагов не было самых абсурдных нелепостей, мы оказались бы в очень скверном положении. Пока все хорошо, но я не могу не опасаться следующей кампании; и полагаю, что я вижу в нем (короле Фридрихе. — Д. С.), не знающем, что такое страх, страстное желание мира, которого я никогда не замечал за ним в такой мере прежде[520].
С кровавой ничьей под Цорндорфом и поражения от австрийцев при Хохкирхе в октябре 1758 г. для Фридриха началась фатальная полоса, едва не закончившаяся в следующем году под Кунерсдорфом для Пруссии катастрофой. Как в дурном продолжении удачного фильма, все повторяется — август, обходной маневр с переправой через Одер, расчет на полное уничтожение неприятеля, жара, тучи пыли, смятение Обсервационного корпуса, атака кавалерии Зейдлица. Однако финал выходит совсем иным. И если по итогам 1758 г. Фриц все еще продолжал утверждать, что «русские насколько грубы, настолько же и безыскусны, не заслуживая о себе упоминания», то итоги следующей кампании подвигают его к размышлениям о судьбе Карла XII
