Письма с Прусской войны. Люди Российско-императорской армии в 1758 году - [29]
Авторы наших писем также подтверждают, что наряду с проигранной артиллерийской дуэлью следующей причиной, почему Цорндорф не стал Полтавой или Вильманстрандом, стало «асабливо нападение какое было на наш корпус каторай левое крыло сачинял» (№ 44). О жестокости происходившего на этом фланге можно судить и по письму № 81: Казанский (пехотный) полк, к которому принадлежал упоминаемый в нем «весь изрубленный капитан Рославлев», был поставлен для усиления вместе с Обсервационным корпусом. Помимо убийственного артиллерийского огня, русские потери при Цорндорфе приходились в основном на кавалерийские атаки. Здесь пруссаки также захватили секретные шуваловские гаубицы, выставленные затем напоказ в качестве трофеев в Кюстрине и в Берлине[372]. Приставленные к ним расчеты предпочитали умирать на месте: «Их (русских. — Д. С.) канониры не бежали, но умирали при орудиях под ударами прикладов[373]». Прусский офицер, автор анонимной реляции о Цорндорфе, расписывает один эпизод в красках:
Die Gens d’Armes erbeuten eine Canone wobey 30 Rußen. Diese feuern solange bis sie nichts mehr zu verfeuern haben, worauf sie sich mit denen Bajonnets desperat wehren. Als sie sehen daß sie überwunden seyn, legen sie eine Hand auf die Canone und die andere aufs Gesichte und in dieser Position sterben sie unter denen Degens der Gens d’Armes mit Contenence[374].
2 акт: Генеральное смятение
Ко второй половине этого рокового дня русский фронт как таковой перестал существовать. Накал драматизма снова достигает высшего предела: солдаты Обсервационного корпуса частично прижаты к болоту Хофебрух (№ 115, 116), где многие утонули или были зарублены, частично рассеялись по лесу или бежали за лощину Гальгенгрунд, на сей раз уступив пруссакам свои позиции полностью[375]. Прусские гусары прорвались к обозам и хутору Квартшен, где собирались раненые и покинувшие поле офицеры и генералитет, тем еще более усилив хаос в русских тылах (№ 81). Кровожадный Архенгольц сообщает о сожженных заживо «тысяче казаках» в овчарне Квартшена, но похоже, это позднейшее добавление[376].
Главнокомандующего Фермора подоспевшей коннице удалось отбить[377]. Но два генерал-лейтенанта — Иван Алексеевич Салтыков и командующий гренадерами Обсервационного корпуса Захар Григорьевич Чернышев — захвачены в плен. В своей записке Фермору Чернышев изложил обстоятельства пленения:
Dans la journée de 14. ayant eu plusieurs chevaux tué sous moi et reduis à commander mon aille pendant plus d’un heur à pied j’avais pris sur le champ de batallie (sic!) un cheval qui avoit déjà deux coups de feu sur lequel je fus pris par les hussars (sic!) à 7. heures de soir environs. Mr. le Lieutenant General Soltikow qui un instant que je fus pris etoit venu a moi pour demander mon avis sur quelque chose et approcha perdit son cheval et eut le meme sort que moi: voila monsieur comme nous sommes venus à cet etat malheureux dans le quel nous nous trouvons <…>[378]
Бежавшие из смятых порядков набрели на разбитый ядрами легкий обоз, в котором были бочки с вином (водкой) и офицерские экипажи. Спиртное и экипажи быстро разграбили; офицеры после баталии выкупали у своих солдат собственные вещи или обнаруживали краденное на других[379]. Как явствует из писем (№ 81), не отставали тут от наших и прусские гусары. Но еще в большей степени, нежели бочонки со спиртным, к значительной потере управляемости и на прусской стороне привело то, что пруссаки наткнулись на полевую кассу. Правда, не всей армии, как это представлял дело Фридрих, а только Обсервационного корпуса и пары полковых[380].
Несмотря на общую панику в рядах Обсервационного корпуса, драматургия битвы все-таки и здесь выходит за рамки простого бегства. Из письма прусского корнета явствует, что сопротивление на этом фланге также было ощутимым и действенным: «Получили мы такой картечной и мушкетной огонь, что я еще удивляюсь, когда размышляю, каким образом возможно человеку от того спастись. Ужасное дело сколько людей и лошадей пало» (№ 111).
При ближайшем рассмотрении становится также ясно, что ход битвы постепенно стал представлять собой чреду атак и контратак: «Правда уступали они (русские. — Д. С.) двоекратно назад, и король думал, что они уже совсем прочь ушли, то в самое сие время они опять возвращались и нашим надлежало вновь с ними сражаться» (№ 81, 112). «Друг друга кучками атаковали»[381] с постепенным смещением фронта сражения вдоль бывших позиций русского левого фланга по лощине Гальгенгрунд и поворотом его на 90 градусов. В одну из этих контратак русскому охранению обоза удалось прогнать гусар и переправить фуры, еще бывшие на ходу, вдоль леса на часть поля за Гальгенгрундом, которую занимала российская армия.
О постепенности развития событий можно заключить и из письма А. И. Бибикова (№ 30): командуя полком в Обсервационном корпусе, в момент наступления корпуса на пруссаков он теряет из виду своего человека Ваську Чилибея с запасной лошадью. Тот, думая, что хозяина убили, ходит и ищет его среди мертвых тел «в самых пулях на месте баталии», пока случайно не встречает. Понятно, если бы это место сразу вслед за русской атакой заняли пруссаки, так запросто он бы там бродить не смог.
