Письма с фронта лейтенанта Климовича - [11]
Дорогие мои! Солнце садится. Еще несколько минут, и оно скроется за лесом. Где-то ухают орудия, трещат пулеметы. Вот туда, ближе к цели идем и мы через несколько часов. Ваше очередное письмо найдет меня на новом месте. Возможно не в таком чудесном лесу. Знаете, какой я труд сегодня совершил? Написал письма Леле, Клавдии, М. и вот последнее пишу вам. Это ответ на ваше, в пухлом розовом конверте. И долгожданное письмо от бабушки со всеми милыми подробностями (как приятно читать всё это). Все-таки совесть даже в таком деле как ответы на письма много значит. Мне бы теперь ответить Наташе, Дёме и тогда бы можно жить в ладу с совестью.
Катя, зачем такие неблагозвучные прилагательные к слову детдом. Разве там так уж невыносимо работать, так плохо будет детям? Летом ты говорила, что оставление ребят в детдоме — счастье. Я не пойму тебя. Надо как-нибудь зиму пережить. Последнюю зиму. А литературные мечтания вынашивай пока. Время придет, и увидят свет они. Не сердись на меня за все эти советы. Это единственное, что могу преподнести вам. И конечно вы не сомневаетесь, что будь в моих силах сделать что-либо другое — я бы сделал, не считаясь ни с чем и не задумываясь. В первый раз за всё время войны, какой-то архибдительный цензор вычеркнул несколько слов из письма. И пустяк какой-то видимо. Он может быть и свою совесть успокоил. Бабушка как раз писала там о ценах на продукты. Шила в мешке не утаишь. Трудно представить, во что превратятся наши дети к тому времени, когда мне придется увидеть их. Только бы увидеть их, а там что будет, то будет. Не захотят иметь папашу без лавров — их дело. Володя, а мы большой шалаш построили себе. И жалко, что сегодня придется бросать его. На даче я тебе и Илюхею построю такой же. И лошади наши две — «Ворон» и «Грач» тоже в шалаше. И к нам они приходят, к нашему шалашу. Крепко, крепко целую всех вас. Пишите. В.
Мои дорогие! Сегодня можно было б и не писать т. к. ночь была очень холодная, спать пришлось мало. Днем были в пути, вечером составил отчет. Устал, спать хочется. Но долг платежом красен — получил от вас письмо. Оно и порадовало меня и огорчило. Смешно читать Илюшкин словарь, грустно, что не приходится слышать его. Берет, хватает злость на мародеров — тех, кто окопался в тылу, и грабит чужое добро. Напишу в Мытищи, только жаль, что не знаю адрес. Мытищи, кажется, город, там есть горисполком, Совет или черт знает. И нужно было б в «Правду» написать. Странно, что ты обращаешься ко мне за содействием в высылке вещей зимних. Но это тоже сделаю. Состряпаю бумажку в Моссовет. Сделаю это, может быть завтра, может быть послезавтра — словом, когда будем на месте. Сегодня проехали несколько десятков километров. Пришлось проезжать по тому пути, что ездил ровно год тому назад. Печальное зрелище — особенно одна станция. В прошлом году я проезжал её через 1/2 часа после интенсивной бомбардировка, после бомбили её ещё не один раз. Следы пожарищ, крапива, бурьян там, где когда-то были дома, была жизнь. Воспоминания нахлынули буквально. Сейчас сижу в «доме». Он дрожит как в лихорадке. По дороге идут, едут наши части. Прошли длинной серо-зеленой змеей полки стрелковые. С грохотом и скрежетом идут тракторы, тащат пушки. Это проходит артполк. Темно, туман и кажется, что это какие-то доисторические чудовища с громадными хоботами, дрожит земля. Все деревья выстроились как на линейке с двух сторон дороги, движение днем и ночью — это магистраль. И не удивительно, что нет буквально ни одного дома не израненного, не слепого. Один, возле, которого стояла наша машина в ожидании, я исследовал основательно. Бедняга, он буквально изрешечен. И у самого дома береза с развороченным стволом и как будто бы бритвой срезанной верхушкой. И всё же она живет. Собственно теперь умирает. Гуляет ветер и желтые листья как чистые слезы сыплются со старой березы. И здесь всё же есть люди. Сильна у людей привязанность к родной земле, дому. Кое — где огороды. К их радости завтра утром мы уезжаем. Наши уже попробовали репы. Я так давно не видел детей. Настоящих живых, веселых, хотя с синими носами и ногами. Весь день почти дождь и сильный северный ветер. А они босиком в рубашонках. И как лебедь, черный лебедь несколько раз проплыла деревенская красавица. В черном шелковом платье, одетом по случаю нашего приезда. Ну, простите за болтовню. Я пишу и выскакиваю в темноту, хочу поймать нужных людей. Поэтому так торопливо и нескладно пишу. Сегодня, кажется, будет тепло. Мы возим с собой буржуйку, окна закрыли досками, соломой, топим печь. Крепко целую вас мои милые. Мне хочется скорее попасть в те места, где Садко пел свои чудные песни, где его заслушивалась Волхва. Может быть, и я увижу царевну. Хотя бы во сне. В.
Получил Катя письмо, которое хотелось бы считать не полученным. Ясно, что оно написано под впечатлением минуты и правильней было бы обойти его молчанием. Но я все же несколько слов скажу. Ну, зачем такие ужасные слова про Володю: "совсем от рук отбился", "законченный эгоист", "характер отвратительный" и т. д.? Ты видимо забыла, что ему всего 7 лет и что еще очень и очень далеко до того момента, когда можно будет сказать "законченный эгоист". "Весной брошу всё и всех". Ну, а потом что? Конечно, каждое явление можно рассматривать с разных точек зрения. И твое настроение. И всё же, как ни много смягчающих обстоятельств, а оправдать тебя нельзя. Ты иногда сгущаешь краски и сверх меры драматизируешь. Вовсе тебе "не страшно было б жить в любом месте — от полюса до экватора", вовсе ступень, на которой вы находитесь, не предпоследняя к бродяжничеству. И бедные марийцы — как неприглядны они в твоем представлении… Верь, Катя, что бывает во много раз хуже и всё же людей не покидает желание жить, мир не кажется адом. Что тяжко тебе — слов нет. Но неужели нельзя стиснуть зубы и ещё 1/2 года держать себя в руках? Мне казалось, что я знаю тебя очень хорошо, а теперь я вижу, что я ошибался.
Книга повествует о «мастерах пушечного дела», которые вместе с прославленным конструктором В. Г. Грабиным сломали вековые устои артиллерийского производства и в сложнейших условиях Великой Отечественной войны наладили массовый выпуск первоклассных полевых, танковых и противотанковых орудий. Автор летописи более 45 лет работал и дружил с генералом В. Г. Грабиным, был свидетелем его творческих поисков, участвовал в создании оружия Победы на оборонных заводах города Горького и в Центральном артиллерийском КБ подмосковного Калининграда (ныне город Королев). Книга рассчитана на массового читателя. Издательство «Патриот», а также дети и внуки автора книги А. П. Худякова выражают глубокую признательность за активное участие и финансовую помощь в издании книги главе города Королева А. Ф. Морозенко, городскому комитету по культуре, генеральному директору ОАО «Газком» Н. Н. Севастьянову, президенту фонда социальной защиты «Королевские ветераны» А. В. Богданову и генеральному директору ГНПЦ «Звезда-Стрела» С. П. Яковлеву. © А. П. Худяков, 1999 © А. А. Митрофанов (переплет), 1999 © Издательство Патриот, 1999.
Скрижали Завета сообщают о многом. Не сообщают о том, что Исайя Берлин в Фонтанном дому имел беседу с Анной Андреевной. Также не сообщают: Сэлинджер был аутистом. Нам бы так – «прочь этот мир». И башмаком о трибуну Никита Сергеевич стукал не напрасно – ведь душа болит. Вот и дошли до главного – болит душа. Болеет, следовательно, вырастает душа. Не сказать метастазами, но через Еврейское слово, сказанное Найманом, питерским евреем, московским выкрестом, космополитом, чем не Скрижали этого времени. Иных не написано.
"Тихо и мирно протекала послевоенная жизнь в далеком от столичных и промышленных центров провинциальном городке. Бийску в 1953-м исполнилось 244 года и будущее его, казалось, предопределено второстепенной ролью подобных ему сибирских поселений. Но именно этот год, известный в истории как год смерти великого вождя, стал для города переломным в его судьбе. 13 июня 1953 года ЦК КПСС и Совет Министров СССР приняли решение о создании в системе министерства строительства металлургических и химических предприятий строительно-монтажного треста № 122 и возложили на него строительство предприятий военно-промышленного комплекса.
В период войны в создавшихся условиях всеобщей разрухи шла каждодневная борьба хрупких женщин за жизнь детей — будущего страны. В книге приведены воспоминания матери трех малолетних детей, сумевшей вывести их из подверженного бомбардировкам города Фролово в тыл и через многие трудности довести до послевоенного благополучного времени. Пусть рассказ об этих подлинных событиях будет своего рода данью памяти об аналогичном неимоверно тяжком труде множества безвестных матерей.
Мемуары Владимира Федоровича Романова представляют собой счастливый пример воспоминаний деятеля из «второго эшелона» государственной элиты Российской империи рубежа XIX–XX вв. Воздерживаясь от пафоса и полемичности, свойственных воспоминаниям крупных государственных деятелей (С. Ю. Витте, В. Н. Коковцова, П. Н. Милюкова и др.), автор подробно, объективно и не без литературного таланта описывает события, современником и очевидцем которых он был на протяжении почти полувека, с 1874 по 1920 г., во время учебы в гимназии и университете в Киеве, службы в центральных учреждениях Министерства внутренних дел, ведомств путей сообщения и землеустройства в Петербурге, работы в Красном Кресте в Первую мировую войну, пребывания на Украине во время Гражданской войны до отъезда в эмиграцию.
Для фронтисписа использован дружеский шарж художника В. Корячкина. Автор выражает благодарность И. Н. Янушевской, без помощи которой не было бы этой книги.